«Это же я, я! — говорю я. — Постарайтесь меня узнать! Постарайтесь! Иначе вы пропали».

И тут вдруг — бим-бом! — раздаётся удар колокола, торжественный звон плывёт над залом и заглушает все другие звуки. Я поднимаю голову и вижу под балками потолка огненно-красную птицу. Она взмахивает крыльями и падает на пол как подстреленная. Все оставляют свои дела и начинают медленно двигаться в одном направлении, будто околдованные этим звоном. Оскар, Ева и Лотта тоже вроде собираются идти за другими.

Я становлюсь у них на пути.

«Не уходите от меня! — кричу я. — Пожалуйста, не бросайте меня!»

Они останавливаются. Но им, видно, стоило таких усилий не послушаться зова колокола, что они в изнеможении садятся прямо на пол. Я наклоняюсь к Лотте и беру её милую мордашку в свои ладони. Ладони мне обжигает, будто я прикоснулся на морозе к железу. Я стою около неё на коленях и дышу ей в лицо. Ледяная плёнка на её глазах и на лице медленно тает. Ледяной воздух обжигает мне горло и лёгкие. Вот дрогнул уголок рта — слава богу! И я всё дышу и дышу на неё, хотя горло у меня болит всё сильнее.

Лоттино лицо медленно оттаивает — так тает весной снег. Застывшее выражение исчезает. Растаявший лёд течёт по щекам, как слёзы. Кожа розовеет, оживает. Я начинаю оттирать ей руки, ноги, тру изо всех сил. Она поднимает руки и обнимает меня за шею.

«Ой, Петтер, — говорит она тоненьким голосом. — Где это я? Мне так холодно».

«Тише, — шепчу я. — Не говори так громко. Ты в Замке Бесчувствия. Я уж думал, мне тебя не оживить. Ну, как ты себя чувствуешь?»

«Сама не пойму. Здесь так холодно. Будто я долго-долго спала и видела страшные сны. А какой сейчас месяц?»

«По-моему, сейчас май, — говорю я. — А теперь давай-ка помоги мне оживить Оскара с Евой. Они тоже совсем замороженные».

Лотта кое-как встаёт и, пошатываясь, подходит к Оскару. А я вожусь с Евой. Евины рыжие волосы на вид такие хрупкие и ломкие, что я боюсь до них дотронуться. Горло у меня болит просто ужасно. Мне всё труднее дышать. Там будто застрял ледяной комок.

Наконец, она всё-таки оживает. Она смотрит на меня своими обычными глазами и улыбается.

«А, Петтер, — говорит она. — Что, уже утро? Ты чего так рано вскочил? Будильник ещё не звонил. Ложись ещё поспи».

Но тут она удивлённо оглядывается вокруг.

«Не пугайся, — говорю я. — Ты в Замке Бесчувствия. Уж как вы сюда попали — не знаю. Но теперь нам надо выбираться отсюда».

Оскар, я слышу, тоже приходит в себя. Мы все крадёмся тихонько к лестнице и осторожно спускаемся по обледенелым ступенькам. Оскар держит меня за руку. Мы идём по пустому залу, вокруг никого. Стараясь не дышать, мы пробегаем мимо пылающей холодом печи. Огненно-красную птицу, которая привела меня сюда, я осторожно держу в ладонях.

Мы выходим на улицу и окунаемся в туман, как в мягкую, влажную вату. Мы оглядываемся — Замок Бесчувствия исчез, будто его и не бывало. Птица расправляет крылья, взлетает с моей ладони, ныряет красной точкой в туман и пропадает. Всё исчезает. Только ледяной комок у меня в горле. И рука Оскара.

Когда я очнулся от этого бреда, Оскар сидел рядом на кровати и держал меня за руку. Я открыл было рот, но не мог сказать ни слова. Голос замёрз у меня в глотке. Оскар положил мне руку на лоб. Я снова куда-то провалился, и снова начались бредовые видения. Иногда я открывал глаза и видел рядом фигуры людей — Оскара, Еву, Лотту, а ещё, по-моему, появлялись Стаффан и Бродяга.