Хлопот предстояло ещё порядочно.

В последнее время мне пришлось немало повозиться, собирая разную детскую одёжку. Дома у нас мало что нашлось. Только одна Лоттина старая юбочка, из которой она выросла. И я стал ходить по знакомым и выпрашивать разные детские тряпки, какие уже не нужны. Они думали — это я для Евы, и спрашивали, скоро ли надо ждать ребёночка. Но когда мне тащили одежонку для грудных, я говорил, что хорошо бы на несколько размеров больше, потому что ребёночек будет, наверное, очень-очень крупный.

Так я раздобыл белую панамку, красную майку, варежки и шарф, синий, как глаза у Лотты. Ну разве этим обойдёшься? И коляску, выходит, только зря тащили к свинарнику…

Дело в том, что мы решили устроить маленький маскарад. Не поведёшь же нашего Могиканина в парк на поводке. Да нас прямо у входа завернут. И прости-прощай тогда все наши великие замыслы!

В общем, мы всё же постарались нацепить на нашего Могиканина все эти тряпки, хотя это было совсем не просто. Наш на редкость милый и сговорчивый поросёнок тут вдруг раскапризничался. Наверное, лучше было бы одеть его в то вечернее платье, раз уж оно ему так понравилось.

Он брыкался, тряс мордой. Будто хотел сказать: «Что это ещё за глупости?» А когда мы его всё-таки одели, вид у него стал довольно чудной. Панамка как-то подпрыгивала на ушах, а ножки путались в красной майке и в юбке, и плюс толстый вязаный шарф на шее. Вряд ли такой вот ребёночек мог бы понравиться даже отцу родному.

Мы уложили его в коляску и накрыли одеялом.

— А теперь постарайся помалкивать, — сказал ему Стаффан.

— Хрю! — сказал Последний-из-Могикан.

— И ни пуха тебе, ни пера, — сказал я.

— Хрю-хрю! — сказал он, что в переводе должно было означать «К чёрту!».

И вот, значит, отправились мы на выставку. Ева, Лотта и Бродяга присоединились к нам по дороге. Ева утром звонила Оскару в больницу. Оказалось, что ему уже гораздо лучше. Он сказал, что сразу почувствовал себя лучше, когда узнал, что «Поросята-бунтари» атаковали сейф. Он выразил надежду, что Последний-из-Могикан будет иметь на выставке большой успех.

Мы, как милая семейка на воскресной прогулке, неторопливо вышагивали по улице с детской колясочкой. Кто же мог знать что в колясочке лежит переодетый поросёнок и потеет на солнцепёке?

Ветер со стороны сверкающего озера трепал флаги у входа в парк. Мы заплатили за вход и оказались в толчее, на выставке. Возле павильона духовой оркестр наигрывал марш, а в перерывах музыканты попивали пиво. Выставка собак привлекла множество посетителей. Больше чем всегда — из-за солнечной погоды и забастовки. Голубой красовался в светлом костюме с ярким галстуком (без дырок) и с тёмными от пота подмышками. Он не отходил от площадки, огороженной канатом на колышках. Там стояли два стула — для судьи и секретаря.

Собак, конечно, тут всяких хватало, всех пород и мастей. Тощие щёголи-борзые считали друг у друга рёбра. Нервный француз-бульдог отошёл в сторонку, уступая голосу природы. Аристократ Овчар Магнус фон дер Лай обсуждал свои награды с пожилым сенбернаром Габриелем де Лосьоном, но тот всё как-то больше ворчал и брюзжал, утверждая, что в его время всё было иначе, мол, измельчало поколение. Мол, кого только нынче не тащат на выставки. Щенок нынче пошёл грубый, неотёсанный какой-то. К их обществу присоединился доберман-пинчер и рыкнул в знак согласия. Он вот лично получил военное образование по специальности «пограничная служба» на собачьей площадке в Соллефтео, а отец его, так тот обучался у самого Эйнара Эдстрёма, крупнейшего знатока военного собаководства, и — положа лапу на сердце — нынче все распустились, сукины дети, никакой дисциплины, никакого патриотизма.