Могу тебе я силу дать

И честь и много злата,

И грудью буду я стоять

За друга и за брата.

Клянусь… свидетель ада бог,

Что клятвы не нарушу;

А ты, мой друг, за то в залог

Свою отдай мне душу».

Невольно вздрогнул Громобой,

По членам хлад стремится;

Земли невзвидел под собой,

Нет сил перекреститься.

«О чем задумался, глупец?» –

«Страшусь мучений ада». –

«Но рано ль, поздно ль… наконец

Все ад твоя награда.

Тебе на свете жить – беда;

Покинуть свет – другая;

Останься здесь – поди туда, –

Везде погибель злая.

Ханжи причудники твердят:

Лукавый бес опасен.

Не верь им – бредни; весел ад,

Лишь в сказках он ужасен.

Мы жизнь приятную ведем;

Наш ад не хуже рая;

Ты скажешь сам, ликуя в нем:

Лишь в аде жизнь прямая.

Тебе я терем пышный дам

И тьму людей на службу;

К боярам, витязям, князьям

Тебя введу я в дружбу;

Досель красавиц ты пугал –

Придут к тебе толпою;

И, словом, – вздумал, загадал,

И все перед тобою.

И вот в задаток кошелек:

В нем вечно будет злато.

Но десять лет – не боле – срок

Тебе так жить богато.

Когда ж последний день от глаз

Исчезнет за горою,

В последний полуночный час

Приду я за тобою».

Стал думу думать Громобой,

Подумал, согласился

И обольстителю душой

За злато поклонился.

Разрезав руку, написал

Он кровью обещанье;

Лукавый принял – и пропал,

Сказавши: «До свиданья!»

И вышел в люди Громобой –

Откуда что взялося!

И счастье на него рекой

С богатством полилося;

Как княжеский, разубран дом;

Подвалы полны злата;

С заморским выходы вином,

И редкостей палата;

Пиры – хоть пост, хоть мясоед;

Музыка роговая;

Для всех – чужих, своих – обед

И чаша круговая.

Возможно все в его очах,

Всему он повелитель:

И сильным бич, и слабым страх,

И хищник, и грабитель.

Двенадцать дев похитил он

Из отческой их сени;

Презрел невинных жалкий стон

И родственников пени;

И в год двенадцать дочерей

Имел от обольщенных;

И был уж чужд своих детей

И крови уз священных.

Но чад оставленных щитом

Был ангел их хранитель:

Он дал им пристань – божий дом,

Смирения обитель.

В святых стенах монастыря

Сокрыл их с матерями:

Да славят вышнего царя

Невинных уст мольбами.

И горней благодати сень

Была над их главою;

Как вешний ароматный день,

Цвели они красою.

От ранних колыбельных лет

До юности златыя

Им ведом был лишь божий свет,

Лишь подвиги благие;

От сна вставая с юным днем,

Стекалися во храме;

На клиросе, пред алтарем,

Кадильниц в фимиаме,

В священный литургии час

Их слышалося пенье –

И сладкий непорочных глас

Внимало провиденье.

И слезы нежных матерей

С молитвой их сливались,

Когда во храме близ мощей

Они распростирались.

«О! дай им кров, небесный царь

(То было их моленье);

Да будет твой святой алтарь

Незлобных душ спасенье;

Покинул их родной отец,

Дав бедным жизнь постылу;

Но призри ты сирот, творец,

И грешника помилуй…»

Но вот… настал десятый год;

Уже он на исходе;

И грешник горьки слезы льет:

Всему он чужд в природе.