Но вот – уж гроб одет парчой;

Отверзлася могила;

И слышен колокола вой;

И теплятся кадила;

Идут и стар и млад во храм;

Подъемлется рыданье;

Дают бесчувственным устам

Последнее лобзанье;

И грянул в гроб ужасный млат;

И взят уж гроб землею;

И лик воспел: «Усопший брат,

Навеки мир с тобою!»

И вот – и стар и млад пошли

Обратно в дом печали;

Но вдруг пред ними из земли

Вкруг дома грозно встали

Гранитны стены – верх зубчат,

Бока одеты лесом, –

И, сгрянувшись, затворы врат

Задвинулись утесом.

И вспять погнал пришельцев страх:

Бегут, не озираясь;

«Небесный гнев на сих стенах!» –

Вещают, содрогаясь.

И стала та страна с тех пор

Добычей запустенья;

Поля покрыл дремучий бор;

Рассыпались селенья.

И человечий глас умолк –

Лишь филин на утесе

И в ночь осенню гладный волк

Там воет в черном лесе;

Лишь дико меж седых брегов,

Спираема корнями

Изрытых бурею дубов,

Река клубит волнами.

Где древле окружала храм

Отшельников обитель,

Там грозно свищет по стенам

Змея, развалин житель;

И гимн по сводам не гремит –

Лишь веющий порою

Пустынный ветер шевелит

В развалинах травою;

Лишь, отторгаяся от стен,

Катятся камни с шумом,

И гул, на время пробужден,

Шумит в лесу угрюмом.

И на туманистом холме

Могильный зрится камень.

Над ним всегда в полночной тьме

Сияет бледный пламень.

И крест поверженный обвит

Листами повилики:

На нем угрюмый вран сидит,

Могилы сторож дикий.

И все как мертвое окрест:

Ни лист не шевелится,

Ни зверь близ сих не пройдет мест,

Ни птица не промчится.

Но полночь лишь сойдет с небес –

Вран черный встрепенется,

Зашепчет пробужденный лес,

Могила потрясется;

И видима бродяща тень

Тогда в пустыне ночи:

Как бледный на тумане день,

Ее сияют очи;

То взор возводит к небесам,

То, с видом тяжкой муки,

К непроницаемым стенам,

Моля, подъемлет руки.

И в недре неприступных стен

Молчание могилы;

Окрест их, мглою покровен,

Седеет лес унылый:

Там ветер не шумит в листах,

Не слышно вод журчанья,

Ни благовония в цветах,

Ни в травке нет дыханья.

И девы спят – их сон глубок;

И жребий искупленья,

Безвестно, близок иль далек;

И нет им пробужденья.

Но в час, когда поля заснут

И мглой земля одета

(Между торжественных минут

Полночи и рассвета),

Одна из спящих восстает –

И, странник одинокий,

Свой срочный начинает ход

Кругом стены высокой;

И смотрит в даль и ждет с тоской:

«Приди, приди, спаситель!»

Но даль покрыта черной мглой…

Нейдет, нейдет спаситель!

Когда ж исполнится луна,

Чреда приходит смены;

В урочный час пробуждена,

Одна идет на стены,

Другая к ней со стен идет,

Встречается и руку,

Вздохнув, пришелице дает

На долгую разлуку;

Потом к почиющим сестрам,

Задумчива, отходит,

А та печально по стенам

Одна до смены бродит.

И скоро ль? Долго ль?.