В кресле будет сидеть отец — потому что я хочу поговорить с ним. Я толкнул дверь — и увидел его: он сидел у потухшего камина, держал в руках мою картину и внимательно рассматривал ее. Увидев, что я вошел, он воскликнул:
— Ну наконец-то! Сколько можно тебя ждать?
— А давно ты меня ждешь?
— С тех пор, как ты уснул, — это прозвучало так обыденно, что мне стало не по себе. Оказывается, он знает, что он — лишь часть моего сновидения. И его это совсем не смущает? А вот я бы расстроился, если бы узнал, что существую лишь потому, что приснился кому-то.
— Перестань думать обо всей этой даосской галиматье, — сказал отец. — У меня от нее голова болит. Лучше объясни мне, — он ткнул пальцем в мою картину. — Что это такое?
— Как? Ты не видишь?
— Похоже на заснеженный лес.
— Это и есть лес.
— Но тогда почему картина называется «Овца в лесу»? Тут же нет овцы.
— Так в этом ведь смысл картины, — сказал я. — Овца потерялась в лесу. Поэтому ее и не видно. Ее надо найти. Приглядись: вон там, на тропинке есть ее следы, а дальше — сломанная ветка и клок шерсти на ней.
Он пожал плечами, язвительно улыбнулся.
— Почему вы, современные художники, так любите выпендриваться?
— В каком смысле?
— Да ни в каком! Вот у Шишкина на картинах нарисован лес! А у тебя… овца, которой нет.
— Что значит «нет»? Я же говорю — она есть, просто она потерялась!
— Лучше б твоя картина потерялась!
— Да ну тебя, папа! Что ты понимаешь в этом?
— Кое-что понимаю. Если я жизнь отдал армии — это еще не значит, что я болван. Я и Пушкина читал, и Толстого, и Чехова. Я знаю, что такое пирамида Маслоу. Не думай, что ты один у нас тут интеллигент.
— Я и не думаю. Просто есть вещи, которые выше…
— Выше чего?
— Выше обывательских представлений.
— Знаешь, сын, считать всех вокруг себя обывателями — это признак не ума, а тщеславия. Жалкого мелкотравчатого тщеславия.
— Прекрати! Я пытаюсь объяснить тебе, что искусство — гораздо более тонкая…
Он достал из кармана и швырнул на пол какие-то таблетки.
— Вот оно — твое искусство.
Я поднял пачку.
— Активированный уголь?
— Он самый. Carbo activatus.
Возникла пауза.
— Что это значит?
— Абсорбент. Его принимают, чтобы облегчить пищеварение. Точно так же и искусство — способ легче переваривать жизнь. Чего ты поморщился? Разве не так? Активированный уголь — это продукт горения древесины, облаченный фармацевтом в фольгу. Искусство — продукт горения того, что ты называешь «духом», облаченный художником в слова и формы. Разве не так? Хе-хе.
Помолчали. Слышно было, как настенные часы секундными щелчками нарезают мой сон на ломти.
— А ты думал, я только приказы умею читать?
Я сильно зажмурился, отчего на внутренней стороне век заплясали искры.
— Как хочешь. Но ведь искусство действительно имеет смысл.
— Неужели? И какой?
— Самопознание…
— Ой, давай не будем раздувать демагогию. «Искусство», «самопознание», «созидание», — это лишь слова, за ними ничего не стоит, кроме тщеславия. Скажи мне, здесь и сейчас, просто ответь: для чего?
— Что «для чего»?
— Для чего ты раз за разом натягиваешь холст на подрамник, для чего смешиваешь краски? Ты действительно веришь, что все эти манипуляции наполняют твою жизнь смыслом?
— Нет. Поначалу мне это было в кайф. |