КОННОР МАКНАЙТ: Чем для вас был клуб «UFO»? Был ли он столь волшебным, как повествуют легенды?

НИК МЕЙСОН: Со временем эта легенда порозовела, но есть в ней и зерно истины, поскольку иногда казалось, будто там на самом деле вот-вот произойдет некое слияние энергий. Туда приходили люди, масса людей делала массу вещей, это было больше, чем просто выступление одной группы. Там были какие-то сумасшедшие актеры, парочка световых шоу, публичные чтения каких-то стихов, много людей просто слонялось, и было много веселой болтовни.

РОДЖЕР УОТЕРС: Однако, представь себе, были там и уроды, которые стояли возле сцены и кричали, чтобы мы убирались.

НИК МЕЙСОН: На самом деле, как правило, это была другая группа. Однажды вечером мы выступали с группой под названием «Братья Гримм», и этот вечер был наихудшим, из-за членов самой группы и их подружек. Я его хорошо помню — потому что они достали нас.

КОННОР МАКНАЙТ: Как насчет другой легенды, «Великого Техноцветного Сна»?

НИК МЕЙСОН: О, это была просто шутка. Мы ведь выступали в Восточном Дирхэме.

РОДЖЕР УОТЕРС: Никогда не забуду тот вечер. Мы играли в двух местах подряд. Сначала мы выступали в полном зале, в котором былооколо пятисот цыган, ругающихся и дерущихся, затем играли в «Allie-Pallie».

НИК МЕЙСОН: Мы, конечно, не были там звездами. Вот Артур Браун — был. Это был его великий взлет.

РОДЖЕР УОТЕРС: В те дни вокруг вращалось так много наркотиков, что я не думаю, что кто-то помнит что-нибудь об этом.

III. ПОПЫТКИ СТАТЬ ГРУППОЙ ИЗ ХИТ-ПАРАДА

КОННОР МАКНАЙТ: Что это за история, которая лежит в основе песни «Arnold Layne»?

РОДЖЕР УОТЕРС: Наши матери, моя и Сида, сдавали комнаты студенткам, поскольку неподалеку находился девичий колледж. Поэтому на наших бельевых веревках постоянно болталась куча комбинашек и панталонов, и Арнольд, или кто он там был, воровал кое-что с веревок. Его так и не поймали. Вскоре он прекратил заниматься этим — когда запахло жареным. Может быть, он перебрался в Черри Линтон или в Ньюхэм.

НИК МЕЙСОН: Может быть, он решил завязать с этим и стать грабителем банков или что-то вроде того.

КОННОР МАКНАЙТ: А что вы думаете о Пите Мюррее, который сказал в программе «Juke Box Jury», что вы просто дутые фигуры?

РОДЖЕР УОТЕРС: Теперь бы он так не сказал. Это не тот случай, когда обида быстро забывается. (С угрозой.) Он сказал, что мы обманщики. Он полагал, что все, что происходит вокруг нас, — придуманная чушь, чтобы вызывать нездоровый интерес у публики.

НИК МЕЙСОН: Мы думаем о нем так же, как и раньше.

КОННОР МАКНАЙТ: Как?

РОДЖЕР УОТЕРС: Ну, что этот человек — дурак. Круглый дурак и всегда им был.

КОННОР МАКНАЙТ: Помню, Дэвид Якобс, или, может быть, это был Питер Мюррей, сказал о Малыше Стиви Уандере, что это позор — то, что звукозаписывающая компания использует его слепоту в качестве брэнда, а еще как-то раз он сказал тоном мирового судьи: «Я знаю, что в Америке полно психоделической музыки, но я очень надеюсь, что она не затронет нас».

НИК МЕЙСОН: Фантастика. Эта программа явно оказала огромное влияние на людей. Прекрасно, что все мы помним ее спустя столько лет и понимаем, что люди сделали все, чтобы выставить себя идиотами.

РОДЖЕР УОТЕРС: Однако оба наши сингла были чертовски безобидными, в них не было ничего труднодоступного.

НИК МЕЙСОН: Но люди до сих пор говорят, понимаешь: «Я слушаю очень внимательно и все равно могу только приблизительно понять их музыку!»

КОННОР МАКНАЙТ: У вас пару раз были стычки с Би-би-си, не так ли?

РОДЖЕР УОТЕРС: Нам пришлось изменить все стихи в одной песне, поскольку в ней говорилось о скручивании «косяков». Она называлась «Let's Roll Another One» («Давай скрутим еще один»), и мы изменили название на «Candy And A Currant Bun» («Леденец и булочка с изюмом»), и в ней были строчки…

НИК МЕЙСОН: «Будет вкусно, если правильно есть».