Оставшись наедине, оба профессора смотрели друг на друга в некотором замешательстве. Бэзил коротко рассказал коллеге, что утром в музее был найден труп, и Александр изобразил на лице потрясение.

— Кошмар! — произнес он магическое слово, способное не хуже нервнопаралитического газа пресечь в зародыше всякое конструктивное обсуждение какой-либо проблемы.

— Жуткое кровавое месиво.

— Кровавое месиво?!

— Ну да. Подвешена к потолку, как туша в мясной лавке, а внутренности вывалены наружу. Всюду сплошные кишки и кровь. Все равно что…

Но тут Рассел обнаружил, что Гамильтон-Бейли его просто не слышит — Александра объял самый настоящий ужас.

— О боже! — выдохнул он, борясь с подступающей тошнотой. Казалось, профессор вот-вот потеряет сознание.

Рассел посмотрел на коллегу с нескрываемым изумлением:

— Вам плохо, Александр?

Гамильтон-Бейли, чье лицо серело буквально на глазах, спустя некоторое время все же нашел в себе силы ответить, что чувствует себя прекрасно.

— Я думаю, в скором времени вам нанесет визит полиция, — не преминул «обнадежить» его Рассел.

В глазах Гамильтона-Бейли заметался испуг.

— Мне?! Зачем?

— У вас есть ключ от музея. Они считают это важной уликой.

Это сообщение, похоже, окончательно подкосило профессора анатомии, вогнав его в предобморочное состояние.

В этот момент декан, прервав беседу Гамильтона-Бейли и Рассела, пригласил всех присутствующих в зал заседаний. Рассел еще долго не сводил глаз с профессора анатомии, и в голове у него роился целый сонм вопросов.

В целом Уортон была довольна тем, как все складывалось. Конечно, Сайденхем далеко не тот патологоанатом, которого она пригласила бы сама, но даже он на начальной стадии расследования дал ей кое-какую ценную информацию. Оказалось, что Экснер умерла уже после полуночи — возможно, часа в три ночи. Причиной смерти, по всей вероятности, послужила потеря крови, так что вскрывали ее еще живую. А вот к тому моменту, когда ее повесили, она (опять же по утверждению Сайденхема) была уже мертва. Ну или почти мертва.

Никаких следов взлома в музее обнаружено не было, и это тоже весьма обрадовало Уортон, поскольку существенно сужало круг подозреваемых. Конечно, любой из сотни посетителей, побывавших в музее накануне, мог спрятаться где-нибудь в кладовке, но даже в этом случае выявить его было несравненно проще, чем разыскивать убийцу среди нескольких миллионов лондонцев.

Впрочем, теперь это, возможно, уже не имело значения.

У нее был Боумен, или Билрот, или как там еще он себя называл.

Насильник, работавший в заведении, где было совершено изнасилование!

От переполнявших ее чувств ей хотелось броситься самой себе на шею.

Джорджина Бадд, секретарша Гамильтона-Бейли, занималась письменными работами, которые ей передали четверо старших преподавателей, состоявших в штате отделения анатомии. Профессорских работ она не получала уже несколько дней. Похоже, он забросил даже свое самое, как он считал, главное дело, с которым еще недавно носился как с писаной торбой, — «Анатомию» Грея. В последние месяцы Джорджина посвящала ему значительную часть своего рабочего времени. Довольно хорошо зная перипетии семейной жизни профессора, она могла с большой долей уверенности предположить причину этого охлаждения.

Ирена Гамильтон-Бейли.

Судя по тому, каким несчастным и расстроенным выглядел профессор сегодня утром, его семейная драма достигла апогея.

На телефоне, стоявшем перед ней, зажглась лампочка.

Джорджина, как и большинство женщин, была особой любопытной и еще в самом начале своей академической карьеры обнаружила, что звукоизоляция в кабинете ее шефа далека от совершенства, так что если выключить лазерный принтер и плотно закрыть дверь и окна, то вполне можно услышать, что происходит за стеной.