— Сколько сегодня молочка, мэм? Спасибочки, мэм, да, мэм, нет, мэм, спасибочки, мэм, здрасте, мэм.

Я сам себе показал язык,

— Ето йя-а-а!

Сомнений не было. Мне оставалось быть хитрым, уклончивым, дипломатичным — одним словом, умным. Иначе я мог завоевать девушку только с помощью дубинки. Эви — девушка, да еще какая! Как она меня яростно отшвырнула на три метра, как ловко отстраняла мои жадные лапанья, как нежно, робко отводила мои руки. Сомнительно даже, что и дубинка бы помогла. Но, с другой стороны, канувшая на дно пара брюк не допускала разночтений. Эви была доступна.

— Ето йя-а-а!

Она прошла по южной стороне Площади, на сей раз не глянув на наш дом, и, наученный горьким опытом, я решил немного повременить. Она уже сидела на парапетном камне моста, когда я к ней поднялся. Я не знал, с чего начать, не выработал никакой блестящей стратегии. Думал было изобразить интерес к птицам в надежде, что она согласится вместе со мной наблюдать, как наши меньшие братья клюют червячков или что там еще они делают. Но я не умел отличить сову от жаворонка и не знал, как про них говорить. Собирать полевые цветы, разыскивать следы древних развалин, выкапывать редкие минералы? Нет! Я ничего не мог придумать. И если она, как стяг, поднимет родительский запрет, мне придется толочься на мосту или на невозможном пути от него к Бакалейному тупику. Тем не менее, мелко приплясывая, я прошелся перед ней и встал, держа за оба конца поперек живота свою трость.

— Привет, Эви!

Эви склонила голову к плечу и улыбнулась:

— Долго ты.

— Занят был.

— Занят? Ты!

Подтекст меня оскорбил.

— Я в себя прихожу. Я очень много работал.

— Пианино — это работа, по-твоему?

— Нет, конечно.

Она ничего не сказала, только все улыбалась. Я туманно гадал о том, что такое пианино; но пока я гадал, Эви начала мурлыкать. Ноты схлестнули меня, как всегда схлестывали ноты, я стал рыться в памяти.

— Доуленд !

Эви громко расхохоталась, еще похорошела и рассиялась вся. Она пела:

— Да у тебя же отличный голос! Тебе бы...

— Ходила на уроки, ходила.

— К мисс Долиш? К Пружинке?

— Ла-ла-ла-ла-ла-ла!

И мы вместе хохотали в газовом свете, вспоминая нашу мрачную училку и нудные уроки.

— Ла-ла-ла-ла-ла-ла!

— Пела бы ты почаще!

— И не Доуленда, а другого кого, да, мистер Умник?

— Тебе бы дальше учиться, Эви.

— А я чего? Я ничего. Вот играл бы кто для меня...

— У тебя нет пианино?

Она тряхнула головой. Я посмотрел мимо этой головы, на реку, но вместо реки в глазах щелкнула моментальная фотография Бакалейного тупика. Дом сержанта Бабакумба стоял против дома капитана Уилмота — оба на порядок приличней прочих. За ними, неуклонно становясь все приземистей и невзрачней, все грязнея, ветшая, дома сбегали к развалинам мельницы. На дороге дрались и валялись в грязи ребятишки. Мальчики одевались в униформу Бедного Мальчика: отцовские подрубленные штаны, отцовская отставная рубашка. Все почти босиком. Я вдруг сообразил, что именно газеты называют трущобами. Если пианино нет у мистера Бабакумба, его, конечно, нет там ни у кого.

— А капитан Уилмот? Как он?

Снова она тряхнула головой.

— У него граммофон и радио. Раньше, когда я еще маленькая была, звал, бывало, послушать.