— У него граммофон и радио. Раньше, когда я еще маленькая была, звал, бывало, послушать.

— Очень мило.

— Лимонаду стакан, булочка. Музыка все классическая. У него и машинка пишущая есть.

Мы помолчали.

— Так что я не стала дальше петь учиться, — наконец сказала Эви. — А на машинке учиться так и так надо...

Я понял. Печально кивнул. В самом деле, досадно.

— Ты сегодня не играл, да, Олли?

Я засмеялся и поднял свой пострадавший палец. Она схватила его белыми пальчиками, стала осматривать. И все повторилось с точностью репринта — смешки, хохот, превращение из дичи в ловца, рывок с моста вниз, в темноту, полупораженье лицом к лицу, да, нет, не надо, да, нельзя, поцелуи, борьба, запах, три сливы, мерцание кожи, трясучка...

— Я тебе не нравлюсь?

— Ну почему... нет, Олли, не надо...

— Ох, ну, Эви, Эви...

— Не надо — это нехорошо!

Я без нее знал и был совершенно согласен, что это нехорошо; знал и то, что для меня лично быть хорошим сейчас — не главная цель.

— Пусти, Олли, а ну пусти!

Снова меня отбросили на три метра. На сей раз я одной ногой угодил в реку. А когда выкарабкался, Эви смотрела в небо.

— Ты слушай!

Что-то глухо урчало меж звездами. Она взбежала на мост, застыла. Красный огонек сорвавшейся красной звездой всплывал на оглоблю Большой Медведицы.

— Прямо над нами сейчас полетит.

— Королевский воздушный флот.

Рядом с красным огоньком прорезался зеленый.

— Вдруг это Бобби?

— Бобби?

Эви смотрела вверх, открыв рот, все больше запрокидывая голову. Самолет проступил темной тенью между огнями.

— Он сказал, что сразу прилечу, как смогу. Сказал, над Стилборном буду фигуры показывать. Сказал, если место найдется, сяду и тебя возьму.

— Жди!

— Ой, смотри. Он сюда... Нет...

Она поворачивалась на пятках, когда самолет пролетал мимо, и постепенно опускала голову, пока темная тень не канула в лесу.

— Так его сразу и отпустили. Он всего-то там неделю...

Она топнула ногой.

— Хорошо вам, мальчишкам!

— Я тоже научусь летать, когда буду в Оксфорде. Наверно. В общем-то я собирался.

Она рывком повернулась ко мне.

— Ой как летать охота! Прям больше всего! И танцевать! Ну и петь! И ездить везде. Все-все делать охота!

Я ухмыльнулся при мысли о том, как Эви делает все-все. Потом вспомнил ту пару брюк и ту единственную вещь, которую мне хотелось, чтоб Эви делала — или мне позволила делать, — и перестал ухмыляться.

— Пошли вниз.

Она тряхнула головой.

— Не-а. Домой пойду.

И снова она заскользила туда, к фонарной луке. Я поплелся за нею, в душе кляня Королевский воздушный флот и, в частности, последнего его новобранца. С каждым фонарем я все острей ощущал воздействие среды и замедлял шаг. Эви тоже его замедляла.

— Ну ладно, пока. До завтра, Эви.

Она пошла дальше, бросив мне улыбку через плечо. Оглянулась, подняла левую руку, помахала расслабленной пятерней. Я сосредоточенно изучал черты Дугласа Фербенкса перед кино. Когда она скрылась на Площади, я тоже пошел домой, держась по другую сторону ратуши и не выходя из ее тени, пока не убедился, что на Площади все спокойно.

Когда я вошел, мама чинила мои трусы. Сверкнула на меня очками, когда я садился, снова склонила седеющую голову над работой.

— Бобби приехал, знаешь?

— Бобби Юэн?

— На выходные.

— Господи — не на самолете?

Мама рассмеялась, поправила блеснувшим наперстком очки.