Мистер Клеймор удовлетворенно рассиялся.

— Не скрою, я даже сам иногда удивляюсь... Однако. Дайте-ка мне сообразить.

Он соображал, склонив подбородок на белую руку. Мистер де Трейси продолжал меня озирать со своей туманной улыбкой. Глаза, огромные, два старых пожелтелых бильярдных шара, и на каждом очко — зрачок. Волосы на макушке все вылезли, кроме скромного черного хохолка, натренированного склоняться к затылку. Улыбка была загадочна и дружелюбна.

Мистер Клеймор выпрямился на стуле.

— Тэк-с! Давай сюда, мальчик!

Я взобрался на возвышение и очутился в метре от Имоджен.

— Сцена такова, — сказал комариный голос. — Вы видите богатых посетителей и подбираетесь со своей музыкой — играя, играя — все ближе, сюда. Играйте себе на здоровье, пока не заговорю я. Тут вы резко сокращаетесь — стихаете, стихаете, — пока я не брошу вам этот кошель с золотом. Вы кланяетесь низко, оч-ч-чень низко, и ретируетесь задом. Ясно?

На Имоджен был оранжевый пуловер и светло-зеленая юбка. Я разглядел золотистый ободок под искрящимся обручальным кольцом.

— О Боже! Он не слушает! Смотрите, Олли...

— Очень трудно так вводиться, — сказал мистер де Трейси тихо из-за моей спины. — Он, полагаю, робеет. Я бы непременно робел.

— Вы слышали все, что я сказал?

— Да, мистер Клеймор.

— Норман, мне кажется... не знаю, как вам? Он должен знать, откуда выходить. Это бы облегчило задачу, не так ли?

— Он выйдет оттуда же, откуда выходил этот кретин Смит, естественно.

Голос у мистера де Трейси был прелестно чист и нежен, и он отпускал его мелкими дозами, по каплям, сознавая, очевидно, всю его драгоценность.

— Может быть, мо-о-ожет быть, он не знает, что Смит выходил на сцену в центре, вот тут.

Мистер Клеймор приложил кулак ко лбу и закрыл глаза.

— Значит, он не сидел вчера вечером в зале!

Мама заговорила из темноты:

— Он очень поздно приехал из Оксфорда. Сдавал коллоквиум, знаете! Им остались очень довольны, правда, Оливер?

Мистер Клеймор переместил кулак на стол и открыл глаза.

— Меня уверяли, что он будет сидеть в зале, чтоб почу-у-увствовать вещь!

Мистер де Трейси посодрогался и стих.

— Мы уж постараемся, Норман, старина.

— Тэк-с. Значит, юный Оливер. Вы начинаете играть, когда я говорю: «Мне уже кажется, что это место самое очаровательное на всем белом свете». Ясно?

— Да, мистер Клеймор.

— А когда я говорю: «Музыка говорит вам про то, о чем я не в силах, о чем я не смею сказать!» — тут вы сокращаетесь.

— Да, мистер Клеймор.

Я отступил за холщовый задник. Между ним и висевшим в качестве циклорамы сукном было примерно полметра. Имоджен сказала своим чудным голосом:

— Какое странное, очарованное место. Оно пугает меня!

— Мне уже кажется, что это место самое очаровательное... нет, погодите. Мне уже кажется, что это место самое очарова-а-ательное на всем белом свете!

Я вышел на сцену и начал играть, но тут же и перестал, потому что мистер Клеймор вскочил и махал руками.

— Стоп! Стоп! Стоп!

Мистер де Трейси обнял меня за плечи и похлопывал ладонью по правому локтю.

— Норман, старина. Лучше, пожалуй, им займусь я. Исключительно для того, чтобы вы поберегли ваш голос и ваши силы для спектакля. Мм?

Мистер Клеймор рухнул на стул и саркастически расхохотался.

— Как скажете, Ивлин!

Он барабанил пальцами по столу, пока Имоджен не прикрыла его руку своей ладонью, взглянув на него с пониманием.