|
— Терпеть ее не могла с третьего года. — «Не лучшая идея говорить о таком». — Вы бы знали, какая она на самом деле, когда наставницы не смотрят. Только прикидывалась правильной. И я не раз желала, чтобы она сдохла. — «Заткнись, заткнись, заткнись!» — Как есть говорю. Вчера она угрожала мне, и я потеряла контроль. Но теперь, когда она… — «Да что же я несу!» — Почему мне не легче? Все стало только сложнее.
— Потому что ты хороший человек. У всех нас есть несколько лиц, это нормально, ограничивать себя, держаться в рамках установленных правил, а где-то находить отдушину. Это как снять на время тесные туфли. Человеческая природа… — Но это же не повод мучить других, — мне неприятно оттого, что Душечка ее выгораживает. Это что же, она пролезла в мою комнату, чтобы сказать, какая Дануся милая?! — А что ты знаешь о том, что мучило Дану? Все мое негодование будто наталкивается на незримую стену. — Ты ведь не знаешь, — дрожащим шепотом добавляет пани Новак, и Данка кивает, выглядывая из-за платяного шкафа. Сплошь черные глаза больше не косят, кожа Даны белей фарфора, а волосы струятся по комнате, темной рекой утекая под закрытую дверь. — Что с ней стало? Как это… случилось? Пани Новак смотрит на меня долгим, по-кошачьи пристальным взглядом, будто прикидывая в уме, стоит ли делиться подробностями. — Ее быстро нашли, будто она этого хотела. Тут неподалеку есть поляна… …окруженная старыми буками. Если бы можно было посмотреть на нее сверху, то она показалась бы почти круглой, точно монетка. В ее центре чьи-то руки устроили углубление и выложили контур камнями. Пансионерки не раз жгли там костры, когда удавалось выбраться из-под строгого надзора. Жарили хлеб на веточках орешника. Водили хороводы и пели. Проливали кровь на угли. — Она зачем-то сняла пальто и форму. Разулась. Только камею вашу… … приколола на сорочку. А на шею повесила табличку «Набожность». И повязала длинный шарф. — … только не свой. Твой белый, Магда. И это не дает мне покоя. Что ей стоило?.. Зачем?.. Чтобы подчеркнуть мою причастность, зачем же еще. Последний привет от бывшей лучшей подруги. Дана вскарабкалась по стволу, выбрала ветку попрочней и обвязала один конец шарфа вокруг нее. Она раньше говорила, что длинный шарф — так себе. А потом оттолкнулась от холодной коры и спрыгнула. Я стою под буком и вижу, как взлетают ее руки к горлу, ногти в кожу до красных капель. Шея не сломалась. Дана хрипит, ноги пляшут. Долго. А я смотрю — не оторваться… — М-магда? …и мне тепло. Вот — затихла. Только по бледной ноге стекает в траву тихая струйка. — Магда! Ты слышишь меня, Магда?! Данка прижимает палец к губам, молчи, мол. Я улыбаюсь ей в ответ. Как в детстве. — Врача! Виктор! Ви-и-иктор!! Первые лучи скупого октябрьского солнца касаются голых ветвей и жухлой травы на поляне. Высвечивают золу и седые угли кострища. Я мягко отступаю в заросли молодой крапивы, пока они не смыкаются у меня над головой.
Дневник Касеньки
1923 Пан Бусинка хорошо перенес путешествие. Я побоялась оставить его в пансионе на целых два месяца. Его разорвала бы кошка, переломала бы крысоловка или подстерег в случайной крошке яд. Нет, даже думать о таком не могу! Все лето он провел в нашем доме. Дедушка позволил поселить крыса в старой клетке, в которой когда-то держали соловья. Пану Бусинке в ней не очень-то нравилось, но что поделать. Я положила туда лоскуты ткани, чтобы ему было из чего строить гнездо, и блюдечко для воды. Уверена, он все понимает. Иногда я брала его на прогулки в сад. |
