Итак, Дана была окружена врагами. Сестра Беата поправилась за зимние каникулы и с особым рвением взялась за пансионерок. Кася Монюшко хранила за сомкнутыми губами смертельный яд. Дома у нее ни разу не получился трюк с жертвой, и она справедливо решила, что мстительный дух обитает только в пансионе. Теперь же пришло время снова дать ему пищу.

Однако, сколько она ни старалась, Крапива не желала касаться Каси. Вскоре она сообразила, что та была в круге, которому дух обещал не вредить. Сомнения все глодали ее недоверчивое сердце — и вера в собственное могущество утекала, как песок.

«Пожелай другого…» — шептал ей дождь.

Раздирая маникюрными ножницами мягкую голую куриную шею, Дана поливала ее жгучими слезами.

— Пусть она сгинет, пусть сгинет!

«Пожелай другого…» — змеились буквы на запотевшем зеркале.

Но Дана упрямилась. Она пыталась накормить духа, оставляя свои жалкие подарки в каждом закоулке. Рядом с лужицами бледной птичьей крови оставались листы из тетрадей, исписанные красным карандашом.

КАСЯ КАСЯ КАСЯ

Наутро эти молитвы исчезали, но жертва оставалась нетронутой. Дана бы пыталась и дальше, если бы не внешняя политика Речи Посполитой. Так забавно бывают связаны большое и малое!

Страшное письмо пришло среди прочих. Среди прочих оно ожидало своей очереди на проверку. Его содержимое начало подгнивать, словно кусок мяса, засунутый в щель кирпичной кладки. Когда до письма дошла очередь, оно было мерзким даже на ощупь.

Нужно было сообщить прискорбную новость как можно скорее, но дирекция, впервые столкнувшаяся с подобным, трусливо медлила. Они никак не могли решить, кто сообщит девочке о том, что жизнь ее теперь расколота на «до» и «после». И, почуяв их слабость, мстительный дух решил вмешаться.

Тогда Крапива впервые обратилась к своей верной жрице напрямую. Верней, это был первый раз, который Дана запомнила: шелест ядовитых листьев слегка коснулся ее нежного мозга во сне, и проснулась она с улыбкой. Теперь она точно знала, что делать — ведь уничтожить человека можно не только физически.

После уроков Дана застала Касю в конюшне. Кася была такой робкой, что боялась забраться в седло, но неизменно приходила сюда после полдника, принося в кармане форменного платья все, что удавалось сберечь. Аккуратно, на раскрытой ладони она подавала Речке ломтики яблока и боязливой рукой гладила теплую морду. Дана сощурилась. Кто так подходит к лошади? Животное должно чувствовать силу, подчиняться ей.

Кася не сразу поняла, что за ней наблюдают, но когда все же заметила Данутин силуэт, то вздрогнула. Речка мотнула головой и отвернулась от дверцы денника.

— И долго ты с ней кокетничаешь? Давно бы уже попробовала оседлать, — Дана показала самую очаровательную из набора своих улыбок. — Хочешь, научу?

Кася глядела исподлобья, ожидая подвоха.

— Да я… Нет, спасибо. Падать высоко. Да и жалко.

— Чего?

— Кого. Их.

Дана только покачала головой и прислонилась спиной к балке, на которой по крючкам были развешены сбруи.

— Я хотела извиниться, — какой взгляд из-под ресниц! Какое мастерство. — Я такая дура была. Но только потому, что мне было стыдно. Я… я решила рассказать все маме.

— Ох, Данута! И ты меня прости!

Кася не нуждалась в многословных объяснениях. Она тут же забыла об опасности, которую источала Дана. Кася уже обнимала свою погибель с горячностью потерянного и вновь найденного ребенка и шумно всхлипывала той в уши, пока Данка морщилась и закатывала глаза. За эту жалость к себе Дане хотелось поднять блаженную на вилы, так кстати торчавшие из сена неподалеку.

Наконец, Дане удалось усадить раскрасневшуюся Касю на невысокую скамеечку.