Моя рука еще болталась в воздухе, когда я почувствовала, что что-то не так. Неправильно. Жутко даже. Я еще махала, когда между движущихся ряженых фигур разглядела рядом с ней отца и мать. Женщина, так похожая на Дану, стояла, опустив взгляд, как монахиня. Лицо ее было серое, выцветшее, будто она годами не выходила на улицу. Рукава французского пальто с меховой опушкой болтались вокруг ее тощих запястий, как на огородном пугале. Правее Данки стоял ее отец. Я сразу поняла, что это он — круглое брюшко, жизнерадостно торчащие кверху усы. Колбасный магнат. Рука на плече дочери.

Я еще не успела замереть, отвернуться, когда заметила, как рука мужчины бледным пауком сползает за модный низкий ворот клетчатого пальто Даны, все ниже, ниже. Потом его пальцы сжались в горсть. Стиснули хищно. И не раз.

Никто не увидел бы. Все смотрели на ряженых.

Мне стало так страшно, что подскочил к горлу горячий скользкий ком.

В этот миг Данута повернула ко мне восковое лицо. Оно не было из воска, я не заговариваюсь. Но на единственный миг на нем застыла та же мука, как на лице той фигуры со вспоротым животом, которую я нашла за черной дверью.

Она узнала меня, застывшую на тротуаре через дорогу. В окружении бегающих пятиюродных кузин, рядом с подвыпившим и необыкновенно веселым дедушкой.

Я не знаю, о чем с ней теперь говорить. Когда я закрываю глаза, мне видится, как по ее рукам и ногам ползают жирные белые пауки.

Как же мне теперь поступить?..

***

Дурно сплю. Так хочется видеть маму!

Она бы подсказала мне.

Она бы утешила.

***

В пансионе. Снова. На жилом этаже так тихо. Я боюсь дышать слишком громко. Я боюсь, что на звук придет Данута — она здесь, она близко! — и нам придется поговорить. В моей голове я уже столько вариантов проиграла, что скоро начну разговаривать ее голосом.

***

Магды все нет и нет. Вечер уже, окна черные, и в них отражается мое нелепое потерянное лицо. Бледное, как у призрака. Я даже на себя не могу смотреть.

И шкаф такой угрожающе громоздкий. Не могу проходить мимо. Мне почему-то кажется, что, как только я подойду поближе, он упадет и раздавит меня, изломает все кости.

Пан Бусинка утешающе перебегает по моим плечам. Пытается развеселить. Но даже храброму крысенку не отогреть меня в эту страшную стужу.

Я пишу, а руки трясутся.

***

Когда, незадолго до первого звонка, на пороге нашего дортуара показалась Дана, я даже обрадовалась. Живая, настоящая! Руки в карманах халатика.

Дана не улыбнулась, только голову склонила набок, будто приглядываясь ко мне. Принюхиваясь к моим страхам.

— Можно присесть? — спросила она.

Сил хватило только на кивок. А так хотелось броситься, обнять ее. И реветь, реветь… Дурочка я, да?

Данута уселась глубоко на кровать так, чтобы ноги не доставали до пола. Это здорово — снова почувствовать себя маленькой. Теперь-то ноги длинные. Иногда коленки под пюпитр не помещаются.

Все так же болтая полуснятыми туфлями, Дана достала из кармана халата маникюрные ножницы с загнутыми кончиками.

Потом захватила немного простыни с моей кровати, скрутила ее жгутом и отрезала. Распрямившись, ткань явила круглую дыру с неровными краями.

Кажется, я взвизгнула от удивления. Но Данка даже не повела выщипанной бровью.

— Помню, на этой самой кровати мы тебе темную устроили. Весело было. Помнишь?

Как не помнить? Тяжелый потный мрак, удушье. Сыплющиеся со всех сторон удары. Смертельный ужас больше никогда не вынырнуть. Но зачем она об этом заговорила? Мы же с тех пор снова стали подругами.

— Не очень, — мой голос даже прозвучал жалко.