Но даже Дана, при всей ее самоуверенности, не сразу решилась привязать одно к другому. Это значило бы слишком многое; чудеса требуют большой храбрости от тех, кто хочет говорить о них вслух. Особенно злые чудеса.

Однако искушение, которое росло с каждым вечером в компании Каси и других девочек, наполняло Дану гневом, а вместе с ним — и решимостью.

«А ведь… Часто стала болеть сестра Беата, не так ли? Странно, ведь такая крепкая старушенция».

Вкрадчиво, как кошачий шаг.

«Как будто кто-то сглазил ее, вам не кажется?»

Ш-ш, не торопись, не спугни их!

«Разве не того мы хотели, когда призывали духа-защитника? Не для того ли пришла Крапива?»

Ах, Дана, ты стала бы моим сокровищем, будь в тебе хоть на гран меньше лукавства и корысти. Хоть на гран больше веры и искренности. Но я не осуждаю тебя, моя злая принцесса, нет. Каждому свое: кому жезл, кому меч. Кому в руки падает монета, а кому проливается чаша. Иногда мне кажется, что новых людей не рождается вовсе, только вновь и вновь приходят те, кто уже мучился на этой земле, будто тасуется гигантская колода. И ты была здесь раньше, многое множество раз прежде, чем успела стать клише. Так жаль.

Впрочем, девочки не думали о таких сложных материях. Гораздо сильнее их занимало то, как часто они оставались свободны от присмотра сестры Беаты и какими способами — этого мира или потаенного — эту свободу можно было продлить. И если от судьбы можно откупиться щепотью соли, куриным яйцом или мертвой птицей — почему бы и нет? Только скажите, по каким правилам играть.

Мария, самая восприимчивая к подобным изменениям, откликнулась первой. Ей было привычнее всех ощущать себя героиней романа.

— Скажи мне, Дана, — взялась она за одноклассницу. — Не говорил ли с тобой наш гость после сеанса?

Но Дана только таинственно отмахивалась — она не хотела размениваться по мелочам. Пусть думают, складывают части, строят догадки.

Ей нужно было что-то эффектное, то, что невозможно поставить под сомнение. Настоящее подтверждение ее силы. Но до самых рождественских каникул Дануте так и не представилось случая поставить точку в противоборстве с сестрой Беатой.

Однако по возвращении девочек в пансион Блаженной Иоанны что-то неуловимое, будто цвет линзы на проекторе, изменилось в Касе и Дануте. У меня было множество теорий на этот счет, но все они как одна померкли перед историей, что поведала пани Монюшко.

Дневник Касеньки

 История, написанная на вырванных листах

1923–1924

Дедушка вывез меня в соседний город. Он побольше нашего, где на окраине стоит его усадебка, к тому же деда хотел, чтобы я подружилась с дальними родственниками. Кем они ему приходились — троюродными внучатыми племянницами или что-то такое, — я так и не поняла. Я почти не запомнила их лиц, не говоря об именах. К тому же, они совсем маленькие, лет по семь-восемь.

Все стерлось.

Осталось только праздничное шествие.

Цветные ленты на шестах. Музыка со всех сторон, мешается, клокочет. Люди радостно жмутся друг к другу. Дети прыгают и верещат. Клянчат сласти. И маски шагают через город. Кто под ними? Знаешь ли ты их?

Если бы они стояли чуть левее или правее, я бы ничего не увидела. Я узнала ее строгий пробор и модную стрижку, узнала клетчатое пальто на двух пуговичках, которые стягивали его полы ниже талии. Я узнала ее по одежде и хотела помахать ей, чтобы перебить мельтешение вокруг, чтобы она посмотрела в ответ и улыбнулась мне, показав мелкие, точно молочные, зубы.