Я тоже старался вести себя естественно, хотя любопытство разбирало изо всех сил. Еще бы! Бросал быстрые взгляды на «объект». Ну что?.. Да ничего особенного. Самый обычный пожилой человек, в драповом пальто с цигейковым воротником, в какой-то довольно потертой темной шапке. Разве что довольно высокий, это да. Явно за сто восемьдесят. Он и сейчас-то немаленький, а в те годы, во время войны, выглядел просто очень рослым…

— Ребята, внимание, — скомандовал старший. Все подобрались, не теряя естественных поз.

Впрочем, наша подстраховка не потребовалась. Из столь же незаметных бежевых «Жигулей-копейки» стремительно вырвались трое спортивного вида молодых парней, подскочили к ничего не подозревающему прохожему со спины. Мгновенье — и он упакован без малейших повреждений. Разве что шапка слетела с лысой головы. Еще мгновенье — и он в «Жигулях», двое блокируют его с боков, третий прыгнул на правое переднее сиденье. Я успел увидеть, как задержанному небрежно нахлобучили на голову его ушанку, ВАЗ-2101 сорвался с места, быстро набирая скорость…

Потом я узнал, что задержанный в машине совершил попытку суицида, вмиг пересеченную бдительными сотрудниками. При нем оказалась ампула с ядом, весьма хитро вшитая в лацкан пальто. Руки его были надежно зафиксированы, и он отчаянно попробовал укусить этот самый лацкан, но опытные опера враз поняли в чем дело и не допустили самоубийства…

Еще позже я видел и слышал его, присутствуя при допросах под видом сотрудника. Разрешили. Разумеется, мне важно было понять психологию такого типа. И главное, что я понял — что арест, несмотря на шок, несмотря на отчаяние, впоследствии принес ему странное облегчение. Больше тридцати лет он жил в адском напряжении! Каждый день ждал, что либо арестуют, либо кто-то выйдет на связь условным сигналом. «Бывало, казалось: или с ума сойду, или усну и не проснусь,» — откровенничал он. Так же откровенно признался, что на связь так никто и не вышел, и я видел, что не было оснований ему не верить… Честно сказать, после пары допросов я его больше не встречал, и не знаю, что с ним сталось. Мои кураторы на сей счет молчали, а я посчитал излишним проявлять любопытство. А еще честнее — мне это было уже неинтересно. Психологический портрет был ясен. А это главное.

С этого момента мой шпионский триллер понесся аллюром. Нет, задач, проблем, и сюжетных, и стилистических решать приходилось множество. Но это были не те проблемы, перед которыми встаешь в тупик. А те, которые хочется решать с азартом, брать как барьер. И два других романа, при всем огромном объеме работы, шли неплохо. Даже хорошо. Мой зеркальный Виктор Савельевич рос, превращался в живого человека со своими привычками, достоинствами и недостатками. Он запоздало задумался о смысле жизни, понял, насколько эта жизнь больше нас, затосковал и стал чувствовать, как затхлый мир вокруг него проснулся и начал странно меняться…

С Бердымухамедовым я держал контакт через Мизина. Материал, переданный мне в Ашхабаде, отработался, новые порции привозили какие-то незнакомые мне люди, они же, естественно, везли подарки: коньяк, икру, осетрину, даже дыни! Откуда они брались на исходе зимы, неведомо, но брались. На квартире у главного мы не раз вкушали коньяк, заедали немыслимо ароматной дыней, и Мизин раскрывал передо мной редакционную подноготную, учил, как держать в ежовых рукавицах сложный творческий коллектив, как строить индивидуальный подход к тому или иному сотруднику. Мне он говорил, что «в верхах» вопрос о моем назначении практически решен, и главное — теперь мне самому не сделать глупость. Но я и не сделаю. А роман про затаенного агента должен стать самым эффектным моим плюсом.

Бердымухамедов или Курбан, или еще кто-то звонили Станиславу Меленьтевичу регулярно, и я видел, как мрачнеет многоопытный редактор.