В каком-нибудь крайнем случае обратись к Михаилу Михайловичу. Но покамест, недели две, не ходи к ним. Если же случится заболеешь, дай знать Михаилу Михайловичу.

Во всяком случае помни, что ты не барин и не капиталист, и имей в виду, что ты готовишься сам себя кормить и содержать в жизни. Меня же во всяком случае ненадолго хватит.

С завтрашнего же дня, будет ли мне легче иль нет, сяду за работу. Теперь же едва перо держу в руках. Боль поминутная.

Пиши аккуратно каждую неделю и не запаздывай. Письма пиши хоть небольшие, но точные, отчетные.

Прощай. Целую тебя искренно.

Твой Ф. Достоевский.

Р. S. Смотри, Паша, ожидаю от тебя хорошего. Сделай же что-нибудь для себя, обрати внимание на мои слова. Не желай себе сам дурного. Теперь тебе жизнь легка. Не суди о будущем по-теперешнему. Жизнь, брат, очень тяжела. Не прохлаждайся; изгони эту подлую привычку. Старайся в меньший срок сделать как можно больше дела.

(1) далее было: теперь

219. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ

5 марта 1864. Москва

Москва, 5 марта.

Любезный друг, брат Миша, сейчас получил от тебя письмо со вложением "Голоса". В прошлом письме я упомянул о моей болезни только вскользь. Теперь же, скажу тебе, я до того разболелся, как и не ожидал никогда. Вот уже пять дней лежу в постеле, и мне даже для необходимых надобностей запрещено приподыматься. Лечит Александр Павлович и говорит, что болезнь серьезная. Всё то же, что и в Петербурге, те же судороги, но только в гораздо большем размере. Ставили пиявки, клистиры, дают всякие микстуры и проч. Аппетиту нет, силами ослабел. Александр Павлович говорит, что воспаление предстательной железы, и не знает, будет ли внутренний нарыв или так пройдет. Я уверен, что не будет, потому что с третьего дня мне уже гораздо легче. Я надеюсь через неделю уже вставать, я надеюсь непременно. Не думай, чтоб я себя утешал. Письмо это я пишу, вопреки приказаниям, сидя на стуле. Ну, а три дня перед этим и подумать нельзя было хоть одну минуту просидеть на стуле. Боли легче, судороги легче, но все-таки надобно окончательно вылечиться, а не так, как вылечился я в Петербурге.

Писать что-нибудь теперь я физически не могу. Буквально - невозможно; и если б знал ты, как это меня тяготит! Критику надобно, а статей нет; выпускаешь 2 номера разом, а сам больной, да еще с таким несчастием.

Статья моя (будущая) о споре Погодина с Костомаровым будет во всяком случае - большая статья и не может быть сокращена. Я смотрю на нее с надеждою. Я не знаю историю так, как они оба, а между прочим, мне кажется, что есть что сказать и тому и другому. Во всяком случае, я статью теперь написать - не могу. Физически не могу.

Брат, голубчик, упроси Страхова, чтоб написал хоть что-нибудь с общим взглядом (1) в критику еще. Я же, как только (2) поправлюсь, примусь уж за повесть и, кончив ее, напишу о Костомарове и о Кохановской, если успею.

Теперь же придумал: может быть, я изобрету как-нибудь способ, если легче будет, писать в постеле. Для этого послезавтра, может быть, напишу коротенькую заметку о Слепцове. Напишу умеренно, хвалить очень не буду. Но в таком случае надо бы еще статейку - хоть Страхова.

Это всё может быть. Наверно не надейся. Если напишу, то, эдак, числа 12-го получишь. Если опоздаю - что ж делать. Но раньше не могу.

Марья Дмитриевна плоха, я выздоровлю через неделю; это верно. Сделай мне, голубчик Миша, одно одолжение: пошли кого-нибудь к Паше, чтоб спросить от меня: почему он мне на мое письмо не отвечает? Я послал и тебе и ему письма вместе, от тебя уже два получил, а этот барич и не думает отвечать, несмотря на мое приказание. Кабы ты сам к нему заехал и распек этого ленивого негодяя.