В сущности, моя доля самая тяжкая. На свете есть более легкие задания, чем задания разрушителя иллюзий. Трудно опрокинуть установившееся воззрение. Оно крепко вросло в быт, и горе тому, кто на него посягнет, ибо оно будет существовать, пока не будет залито и смыто кровью реформаторов и радикалов. Любовь — условность. Мужчины и женщины дорожат ею, как дорожат материальными благами, как король дорожит короной или старинная семья — домом предков. Нас всех заставляли верить тому, что любовь великолепна и удивительна, что она величайшая вещь на свете, и нам больно с нею расставаться, мы не желаем ее терять. Человек, пытающийся побудить нас к этому, безумец и негодяй, низкое, павшее создание, которому нет прощения ни в этом мире, ни в ином.

В этом нет ничего нового. Так бывает всегда, когда установленному грозит свержение застарелых твердынь. Таково было поведение евреев по отношению к Христу, римлян — к христианам, христиан — к неверным и еретикам. И это искренно и естественно. Все на свете желает существовать, и всему трудно умирать. Любовь, как идолопоклонство наших предков, геоцентрическая теория вселенной и божественное право королей, умрет с великим трудом.

Итак, злоба и ярость всего установленного, когда пытаются его свергнуть, вполне естественны. Любовь со всеми условностями господствует над миром, и если кто-нибудь оскверняет ее святая святых, мир сотрясается от оскорбления. Любовь только для любящих. Святотатец-ученый не должен ее касаться. Пусть он возится со своими физикой и химией, определенными, основательными и грубыми науками. Любовь подлежит пылким мечтам и восхищению, а не лабораторному анализу. Любовь (по словам достопочтенного приора и ученого собрания, поучавших брата Липпо о человеческой душе):

Я хорошо понимаю общее сентиментальное отвращение к научному рассмотрению любви. Раз я расчленяю любовь, взвешиваю и подсчитываю, значит, я не способен любить. Это слишком лучезарная и прекрасная вещь для такого прозаического вещества, как я. А так как я не могу любить и безумствовать, считается, что я не способен и описывать явления любви. Только любящий может говорить о любви. По этой логике, лишь сумасшедший может написать медицинское исследование о безумии.

XXXI

ДЭН КЭМПТОН — ГЕРБЕРТУ УЭСУ

Лондон.

7 октября 19… г.

Это правда, что тебе предстоит трудная задача, но не потому, что ты борешься с условностями и расшатываешь устои иллюзий; нет, но оттого, что ты нападаешь на абсолютное добро. Любовь никогда не пользовалась престижем установленного, и браки заключались в зависимости от выгод, обычая или страсти. Итак, ты не вводишь ничего нового, Герберт. Поклонение любви не пострадает от борьбы между сторонниками старой веры и сторонниками Реформации. Мы этого не увидим.

У меня есть друг, который принялся за перевод «Ада» на английский язык, сохраняя терцины. «Словно взбираешься на Маттергорн, — сердито говорит он. — Бывают места, где я не могу ни продвинуться вперед, ни отступить. Это громадная задача». И это правда. Но для кого это важно — удастся ли ему продвинуться вперед или нет? Его книгу прочтут немногие. Перевод имеет большое значение для переводчика, а не для кого бы то ни было другого. И все же упорный труд профессора поднимает нас всех. Ибо раз выдвинута цель и человек хочет и может взобраться на Маттергорн мысли, мы все смелее стремимся вперед. Его труд — героизм, и он облагородит собой даже того, кто не нуждается в нем и ничего не будет о нем знать.

Другой мой друг погубил свою жизнь ради любви; так, по крайней мере, говорило общество, преклоняющееся, по-твоему, перед любовью. Священник, который уже становился в Америке во главе нового сильного движения, даровитый оратор, человек гигантской силы, бросил в возрасте сорока лет свою карьеру из-за простой девушки.