|
Девушка не строила никаких планов. Она сыграла роль в его жизни почти против своей воли. Факта ее существования было достаточно, чтобы вырвать этого титана из рук церкви. Он говорил мне, что она критиковала его с прямотой неиспорченной натуры и что он понимал ее лучше, чем она понимала сама себя. Я думаю, что она вначале любила его, но когда все успокоилось, она не пошла к нему. Я хотел бы, чтобы все сложилось иначе и чтобы она принесла ему в дар женское сердце. К сожалению, этого не случилось.
Священник, как и профессор, — герой. Оба они совершили великие подвиги. Умеющих жить, как эти люди, не много. Но оттого, что есть люди, умеющие любить и творить, — игра спасена. И оттого, что таких людей мало, мы должны постоянно спорить с тем большинством, которое на них похоже. Неужели это кажется тебе жалкой философией? Герберт, а когда твоя свадьба?
XXXII ТОТ ЖЕ — ТОМУ ЖЕ
Стэнфордский университет. 20 ноября 19… г. Эстер встретила меня на станции, и мы прошли к ее дому через дендрарий. Затем мы вместе провели вечер в гостиной общежития. Я только что расстался с ней. Ее лицо выражало бурную радость, когда я прошептал: «Наконец-то!» Ее волнение напомнило мне Барбару. Ты не говорил мне, что она так молода. Ты, очевидно, дал ей почувствовать нашу близость, или же она по какому-нибудь отрывку моих стихов узнала меня, и сердечная девушка тотчас стала моим другом. Ее поэт отныне стал ее отцом, братом, товарищем, наставником — всем, что только она выберет или пожелает. Один раз, когда мы шли через дендрарий, наши взоры встретились, и в ее горящем взгляде было нечто столь печальное, кроткое и странное, что я почувствовал, что ее дух открывает мне свою тайну. Но я слишком испорчен долгой жизнью, чтобы вспомнить и понять, что говорят молодые, глаза таким взглядом. Путь из Лондона в Пало-Альто короток, если в конце его вы встречаете Эстер. Но мне все же грустно. Это настроение завладело мной, когда мы почувствовали наступление вечера и остановились на минуту перед аркой, глядя на вечерние холмы. В коридорах и в окнах профессоров появились огоньки. Мерцали в отдалении огни селений. В тишине было разлито очарование таинственного и обетование, углубленное ощущением только что затихшего клокотания студенческой жизни. Эта тишина, казалось, отвечала звонкам, чтению, болтовне, смеху и сердечной боли. Я задумался. Одно поколение уходит и другое приходит ему на смену. Передышки нет. Иди в ногу со своим временем и найди смерть, быть может, до того, как она тебя нашла. Как много лет назад огонек уличного фонаря, так и теперь аванпосты этого громадного загадочного мира издевались надо мной и, казалось, отстраняли меня с пути. Вечер веял холодом «привета, произнесенного одними лишь устами». «Ваше прибытие было объявлено в каждом классе, и ваша лекция стоит в расписании. Неужели вы после этого еще можете грустить?» Эти милые слова были сказаны тихим голосом, словно говорящий сомневался в том, как они будут приняты, и в них прозвучало нечто, словно музыка. Был ли то голос или необъяснимое чувство? Я обернулся пораженный. Она подняла голову, и в сумерках я уловил ее милый взор, моливший меня о чем-то и как бы что-то отвечавший на мой немой вопрос. Я обязан тебе большим счастьем. Доброй ночи.
XXXIII ТОТ ЖЕ — ТОМУ ЖЕ
Стэнфордский университет. Среда. Вчера вечером я обратился с приветствием к студенчеству. Зал был переполнен. Все проходы и подоконники были заняты. Снаружи у окон толпились юноши и девушки, которые не могли пробраться в помещение. Студенческая аудитория является одновременно и наиболее критически настроенной, и наиболее великодушной. Я говорил о литературе и демократии. Эстер одобрила меня. «Как ощущает себя великий человек?» — смеялась она. |
