— О, ты его тоже любишь?

— Разве я сказала? Если проблевавшись, подумаешь о ком-нибудь, — это что, любовь?

— Ну зачем так цинично? Тебе не идет. Ты ведь хорошая.

Вот и я у нее хорошая. Это ей хорошо. Она и в коровьих лепешках… Откуда только истерики?

Бессонница.  Тридцатилетний бывший хиппи, а ныне водитель грузовика Андрюша влюбился. В меня. Полупартийную даму с пятнадцатилетним журналистским стажем. Я старше его на пять холодных зим.

Когда мы гуляем по набережной, сограждане едва не прыгают в реку, изумляясь контрасту, который мы являем.

У меня приличная стрижка, добротная одежда, золотые сережки, советское лицо. Андрюша — светлые кудри ниже плеч, одна медная серьга в левом ухе, потрепанная куртка, красивое зеленоглазое лицо Христа-космополита, борода, усы.

Сограждане шизеют. Из печати они уже знают слово «плюрализм», но еще не умеют применять его в повседневной жизни.

Андрюша любит группу «Статус-кво», я такую музыку вообще не слышу. Он в газетах читает только объявления и с некоторых пор мои заметки. Я зарабатываю тем, что пишу в газету.

Список наших несовпадений можно продолжать до бесконечности. Все, что важно для него, не имеет никакого значения для меня, и наоборот тоже.

Говорить нам просто не о чем, так как нет точек соприкосновения.

Кроме… Когда соприкасаемся так, что не разделить, говорим, лепечем: и мне, никогда прежде, я тоже, только теперь, о да, кукушонок, закрой клюв…

В мой дом его ввел мой давний друг, временами претендовавший на более близкие роли и временами их получавший. Вполне респектабельный писатель, ему, вероятно, казалось, что знакомство с хиппи придает дополнительный шарм. Не зря казалось. Придает. Писатель, знаток человеческих душ, не учел, однако, что Андрюша, существо упоительно естественное, не станет довольствоваться ролью пикантного дополнения.

И, конечно, писатель не предполагал, что Андрюша может в меня влюбиться. Я тоже не предполагала. Мы с писателем много из себя понимаем и думаем, что можем предполагать.

Мы пили чай, болтали с писателем, от Андрюши шел свет. Я думала, что это свойство его зеленых глаз, а это из них смотрела новорожденная любовь.

Потом мы встретились на какой-то вечеринке, куда писатель привел Андрюшу тоже в качестве дополнения к своей блестящей особе. Снова я увидела свет, льющийся из его глаз. Зеленый свет горел для меня, и я пошла на него, как послушный пешеход на зеленый глазок сфетофора. Пришла, подошла, обняла. Наверное, нам казалось, что мы танцуем. Остальные же видели, что мы стоим, вцепившись друг в друга, как найденные братья.

С вечеринки мы ушли вместе.

— Он поэт? — спросила соседка.

— Боже избавь, — ответила я. — Он шофер.

— Почему?

— Такая работа.

Все мои знакомые считали, что это мой очередной каприз. Я тоже так считала. Первую неделю. Первый месяц. Второй, третий…

Выпила снотворную таблетку, успокоительную микстуру, почитала хорошую книжку. Крепко уснула. Стук. Вскакиваю. Хриплым дурным голосом ору:

— Кто там?

И уже понимаю, что стучат в окно. Значит, снова пришла она, старуха. У нас второй этаж. А старуха повадилась по ночам стучать в окно, распахивать его, протягивать ко мне руки, звать за собой. Просыпаюсь с воплями, потом уснуть те могу. Вот таблетки выписала. А теперь не во сне, так явилась. Я же не сплю. Сердце как овечий хвост трепыхается.

— Можно к тебе?

Это не старуха, это он, Андрюша, Торчит в окне фикусом на фоне полной луны.

— Можно?

— Входи.

— Дай швабру.

— Зачем?

— Лестницу столкнуть, чтобы еще кто-нибудь не забрался.

— Где ты ее взял?

— На церковном дворе.