– Ищете кого-нибудь?

Гурни уже слышал похожий голос, для которого злоба и подозрительность стали столь же неотъемлемы, как запах мочи для подъезда, у такого множества полицейских, ожесточившихся за годы службы, что ему казалось, он знаком с этим охранником лично. Не самое приятное ощущение.

– Ищу. Беда только, не знаю имени. А пока мне хотелось бы осмотреть квартиру.

– Что-что? Осмотреть квартиру? А может, черт возьми, сперва назоветесь?

– Дэйв Гурни. Полицейский в отставке. Как и вы.

– Откуда вам, черт возьми, знать, кто я такой?

– Не надо быть гением, чтобы узнать ирландского католического копа из Нью-Йорка.

– Это как? – Охранник уставился на него пустым взглядом.

– Когда-то в полиции было полным-полно таких, как мы, – прибавил Гурни. И, как оказалось, попал в самую точку.

– Таких, как мы? Глубокая древность, старина! Глубокая, чтоб тебя, древность!

– Знаю, знаю, – сочувственно покивал Гурни. – Лучшие времена были – куда как лучшие, на мой взгляд. Тебя когда выставили?

– А ты как думаешь?

– Ну скажи.

– Да вот как они там ударились во всю эту политкорректность и расовое разнообразие. Политкорректность! Нет, ну ты слыхал? Никаких повышений, если ты не лесбиянка из Нигерии, причем еще навахо по бабушке. А башковитые белые парни пускай катят ко всем чертям. До чего страну довели! Позорище, твою мать, сплошное позорище. Недоразумение какое-то. Америка. Вот раньше это слово что-то значило. Гордость. Сила. А теперь что?

Гурни печально покачал головой.

– Уж только не то, что прежде.

– А я вот тебе скажу, что. Позитивная, твою мать, дискриминация. Вот что. И все это дерьмо на пособиях. Марихуанщики, амфетаминщики, кокаинщики. А знаешь, почему? Я тебе скажу! Позитивная, твою мать, дискриминация!

Гурни хмыкнул, надеясь, что это сойдет за хмурое согласие.

– Сдается мне, кое-кто в этом здании – часть все той же проблемы.

– Не ошибаешься.

– Адская у тебя тут работенка, мистер… прости, не знаю, как по имени.

– Макграт. Фрэнк Макграт.

Гурни шагнул вперед, протягивая руку.

– Приятно познакомиться, Фрэнк. Ты в каком участке служил?

– «Форт Апачи». Там еще кино снимали.

– Тот еще райончик.

– Сплошной дурдом. Никто б и не поверил, какой. Но это все фигня по сравнению с чертовым расовым разнообразием. «Форт Апачи» я еще мог перенести. Помнится, в восьмидесятых у нас два месяца кряду было по убийству в день. А один раз – аж пять за день. Дурдом. Мы против них. Но как началось это разнообразие, никаких нас уже не осталось. Отдел превратился в помойку. Понимаешь, о чем я?

– Еще бы, Фрэнк. Прекрасно понимаю.

– Стыдобища.

Гурни осмотрел крошечную лестничную площадку, на которой они стояли.

– А тут тебе что делать полагается?

– Делать? Ничего! Ничегошеньки! Ну не позорище?

Этажом выше отворилась дверь. Музыка загремела втрое громче. Дверь хлопнула, музыка снова стала тише.

– Черт, Фрэнк, как ты это выдерживаешь?

Тот пожал плечами.

– Платят прилично. Расписание под меня скроено. Никакая лесбийская сучка через плечо не заглядывает.

– А на работе заглядывала?

– Ага.