Андрей чувствовал себя как-то неловко от того, что лично не возглавил группу. За все то время, которое Беркут командовал разведывательно-диверсионным отрядом в тылу врага, он настолько привык к тому, что операции проводятся под его командованием, что уход группы Кремнева на задание без него казался ему событием совершенно немыслимым. И еще… мысленно он был сейчас рядом с Калиной.

Конечно же он сглупил, решившись послать вместе с группой и эту девушку. Понятно, что идти в деревню, имея такого проводника-снайпера, одно удовольствие. Вот только вправе ли он рисковать ради этого жизнью женщины. В конце концов мужики вполне могли бы взять «языка» и без нее. В то же время могли он остановить «неистовую Войтич» в ее желании во что бы то ни стало наведаться в родную деревню?

Окончательно запутавшись в своих полусонных-полубредовых размышлениях, капитан проверил, хорошо ли заложено камнем и занавешено, для светомаскировки, окно, и зажег лампу, намереваясь дочитать все ту же, оставленную кем-то из немцев книгу. Но едва он одолел три-четыре страницы, как в коридоре раздались шаги, а затем в дверь его комнаты постучали. Стук был легким, вкрадчивым, и явно не солдатским.

«Неужели Войтич вернулась?! — внутренне встрепенулся Беркут. — Или что-то произошло? Стрельбы вроде бы слышно не было».

— Войдите.

— Извините, ради бога, что вынуждена отрывать вас от чтения, — застенчиво остановилась у двери Клавдия.

Капитан молча поднялся, взял учительницу под локоть и, не говоря ни слова, усадил на свое место у стены. Сразу же уловив исходящее от нее тепло, Клавдия развернула кресло боком и, потянувшись к теплу озябшими руками и щекой, несколько мгновений молча, благодарно смотрела на капитана.

— Значит, будем считать, что мы так и договорились: остаетесь в этой комнате, а я отправляюсь в выработку, которую вы сейчас занимаете. И вообще это несправедливо…

— Похвальная воспитанность, капитан. Но, находясь здесь, я умру от страха при первом же разрыве снаряда или как только пойму, что к дому приближаются немцы.

— В том домишке, в плавнях, из которого вы отстреливались, спасая себя и раненого майора, было куда страшнее…

— Ради бога, не вспоминайте! — прервала его Клавдия. — Это было невыносимо ужасно. Именно после спасения в плавнях, при котором вы явились мне в образе ангела-спасителя, я начала смертельно бояться любого выстрела.

— Все должно быть наоборот, ведь там вы стали обстрелянным бойцом.

— Понимаете, что произошло: в те минуты я уже попрощалась с жизнью. Все, я осознавала, что спасти меня может только чудо, которых не бывает. Но оно, чудо это, произошло. Каким-то совершенно непонятным образом уцелев, я по-иному начала смотреть на жизнь, по-иному ценить ее, да и любить тоже по-иному.

— Майора? — неосторожно, в форме явно неудачной шутки вырвалось у Беркута.

— Ну при чем здесь майор? — мягко улыбнулась Клавдия. — У нас с ним совершенно иной характер отношений. Я всего лишь имела в виду любовь к жизни.

— Если любовь к жизни, тогда понятно, — поспешно ретировался Беркут. — А ко мне явились с просьбой переправить вас назад, в деревню, из которой пришли?

— Верно, мне хотелось бы как можно скорее уйти отсюда. Но только не в ту деревню, где учительствовала. Там меня слишком хорошо знают и тотчас же могут выдать, сообщив, что спасала офицера. Да и вообще не хотелось бы…

— Мотивы понятны. Однако учтите: появление такой симпатичной женщины — это не комплимент, а факт — в любой из занятых немцами деревень вызовет усиленный интерес. Под каким именно предлогом вас арестуют — то ли как партизанку, то ли по подозрению в том, что вас переправили из-за линии фронта, особого значения уже не имеет.