На кухонном столе Руни аккуратно разложила кусочки ткани.

— Одеяла нам нужны яркие и веселые, — говорила она. — Так что темные цвета брать не будем. — Руни принялась смахивать обратно в сумку те лоскутки, которые ей не приглянулись. — Этот вот от скатерти, которая была у старой миссис Крюгер, матери Джона. Мы с Каролиной, бывало, смеялись, что кому-то понадобилась такая унылая штука. А эта парусина из рулона, который она купила, чтобы сшить чехол на стол для пикников. В то лето Эриху было пять. А это... ой, даже не знаю, зачем храню эти синие обрезки. Помнишь, я тебе говорила, что шила портьеры для большой задней комнаты? Когда они были на окнах, можно было подумать, что ты в пещере. Комната была такая темная. Ну ладно... — Руни запихнула лоскутки в сумку. — Как знать, вдруг еще пригодятся.

Женщины начали шить. Дженни подумала, что крушение надежд высосало из Руни силы. Все, что она говорила, звучало примерно одинаково, вяло:

— Как найдут Эриха, мы устроим Арден настоящие похороны. Сейчас тяжелее всего вспоминать, как Эрих ободрял меня, заставлял думать, что Арден жива. Клайд все говорил, что она бы никогда не сбежала. Мне бы самой знать. Наверно, я и знала. Но только я заговорю, что, видать, моя Арден у Бога, как Эрих возьмет и скажет: «Руни, я в это не верю». Так жестоко было с его стороны поддерживать мои надежды; он вроде как не давал ране зажить. Говорю тебе, Дженни, не заслуживает он того, чтоб жить.

— Руни, пожалуйста, не говори так.

— Прости, Дженни.

Каждый вечер звонил шериф Гундерсон.

— Мы проверили недвижимость. Раздали фотографии полицейским в тех местах, только безо всякой огласки, и предупредили, чтобы они Эриха не арестовывали, если увидят его самого или машину. Ни в одном из мест, указанных в налоговых декларациях, его нет. — Шериф старался осторожно утешить Дженни: — Миссис Крюгер, говорят, отсутствие новостей - хорошие новости. Может, сейчас детки играют на пляже во Флориде, загорая на солнышке.

Дай бог, так и есть. Дженни в это не верила.

Марк тоже звонил каждый вечер, они говорили всего одну-две минуты.

— Ничего, Дженни?

— Ничего.

— Ладно, не буду занимать линию. Держись.

Держись. Дженни постаралась установить какой-то распорядок дня. Ночи, либо бессонные, либо разломанные кошмарными снами, на рассвете выгоняли ее из постели. Дженни по нескольку дней не выходила из дома. Рано утром передавали упражнения по йоге. Ровно в шесть тридцать она усаживалась перед телевизором, глядя в экран.

В семь начиналось шоу «Доброе утро, Америка». Она заставляла себя смотреть новости, слушать интервью. Однажды на экране замелькали фотографии исчезнувших детей. Некоторые из них пропали несколько лет назад. Эми... Роджер... Томми... Линда... Хосе... один за другим. За каждым лицом - огромное горе. Добавят ли однажды к этому списку Элизабет и Кристину, «сокращенно Бет и Тина»? «Приемный отец уехал с ними шестого февраля, три года назад. Если кому-либо известно...»

Был еще и вечерний ритуал. Дженни, устроившись в углу кухни, читала или пыталась смотреть телевизор. Обычно она нажимала наугад кнопку на пульте. Не видя, Дженни терпела комедии положений, хоккейные матчи, старые фильмы. Пыталась читать, но через несколько страниц осознавала, что не уловила ничего.

В последний вечер февраля ей было особенно тревожно.

Казалось, в доме застыла особо раздражающая тишина. Нарочитый смех во время телепрограммы, где пара швыряла друг в друга какую-то безделушку, заставил Дженни выключить телевизор. Она сидела, уставившись перед собой невидящим взглядом. Зазвонил телефон. Теперь уже без надежды она сняла трубку:

— Алло.

— Дженни, это пастор Барстром из лютеранской церкви «Сион». Как у вас дела?

— Очень хорошо, спасибо.