Это был разумный совет. Я помню, в какой был тревоге относительно этого соглашения с королем Дэвидом и как я даже упоминал о вызове Честера королю, когда высказывался против соглашения. Однако теперь я должен был прикусить язык, чтобы удержаться от возгласов против идеи Валерана. Я почувствовал, что Валеран был злым гением короля, умным, извращенным созданием, который приносил беду даже тогда, когда то, что он предлагал, казалось прекрасным. Но в данном случае все согласились с Вале раном. Возразил только смещенный констебль, но его позорное изгнание из крепости сделало все его возражения смешными.

Мир был заключен, хотя я не думаю, что в это время король был любезен с Валераном. Я полагал, что он без особой охоты принял присягу у Честера и Роумаре. Тем не менее они поклялись на святых мощах своими собственными душами и душами родителей и детей, что будут верными вассалами и непременно во всех случаях будут поддерживать короля. Я думаю, они были искренни. Возможно, огромная крепость в Линкольне и управление графством – даже если оно вкладывалось в руки Роумаре, а не самого Честера – были бальзамом, который ослабил у Честера чувство, что с ним плохо обошлись, когда он потерял Камбрию, где земли были намного беднее. Кроме того, Честер, вероятно, надеялся, что мир с Шотландией окажется недолгим, только на время, пока императрица была в Англии, поскольку короля Дэвида могут вынудить разорвать мир, чтобы поддержать ее. В этом случае Честер мог рассчитывать на возвращение Камбрии.

Должно быть, имея это в виду, Честер заставил себя согласиться, и к тому времени, как мы оставили Линкольн, я верил, что король примирился с этим соглашением. Однако я очень мало думал о Стефане, поскольку мы направлялись в Лондон и я знал, что там меня ждет Мелюзина.

В следующие несколько недель я выполнял свои обязанности как во сне, не желая слушать о дальнейших планах военных действий. У меня была Мелюзина, и мы танцевали вместе на праздниках, и смеялись, и занимались любовью. Но я не мог говорить об Улле, зная, что это давалось Мелюзине нелегко. Я сожалел об этом, но не мог переносить даже облачка боли в том маленьком кружке искусственного мира, который создал для себя.

Мне не удавалось даже в полной мере вкусить тот мир, который моя жена принесла мне. В последний день декабря прибыл новый посланник от жителей Линкольна с жалобой королю на жестокость Роумаре. Он жаловался, что лорд Вильям и его брат вешали и штрафовали людей города за то, что они предупредили короля о взятии крепости. Я не очень прислушивался, а лишь следил не произнесет ли господин моего имени, но обратил внимание на королевский гнев и страстные слова, что он не допустит таких власти людишек. У меня мелькнула мысль о сожженных селениях, на которые он не обратил внимания в поисках более крупного врага, и я встал между королем и посланником, когда он неожиданно шагнул вперед.

– Пусть подойдет, – сказал Стефан.

Я остался стоять рядом, так как полагал, что глупо давать шанс, хотя и чувствовал, что этот человек не собирается принести вреда. Он подошел прямо к ногам Стефана и стал на колени, в своей тревоге ухватившись за мантию короля.

– Если вы желаете покарать их, сир, – его голос был резким, но совсем тихим, а его глаза излучали нетерпение, – то знайте, что Честер и Роумарс и их жены чувствуют себя свободно в Линкольнской крепости и отослали прочь всех людей, которых они вызвали, чтобы держать крепость и город.