На каждый вопрос должен быть свой ответ, либо прямо данный Эйвери, либо предполагаемый как правдоподобная гипотеза. Но взятые целиком, они нарушали принцип Оккама: каждое объяснение отвергало остальные, вызывало новую гипотезу, противоречащую остальным. Было ли что-то объединяющее в этих фактах? Или все это лишь случайное стечение обстоятельств?

Силиш караулил, описывая круги вокруг затухающего костра. Он мелькал бесшумной тенью, только отблеск света в глазах и на мушкете выдавал его. Вновь и вновь поглядывал он на спящих — о чем он думал? Что планировал? Он мог охотиться, петь и играть в шахматы с людьми, но они были более чужды ему, чем бактерии в его крови. Был ли способен он ощутить родство с людьми, или же принадлежал к тем чудовищам, что проглотили первый корабль и готовились уничтожить людей из второго?

Эйвери не мог лгать. Он был правдивым и дружелюбным парнем. Психолог должен быть более умным, но, возможно, он никогда не имел дела с гуманоидами из других миров. Может, рорванцы обманули его для каких-то своих целей? Или подкупили? Но чем можно было его подкупить?

Лоренцен заворочался, пытаясь уснуть. Но сон не шел к нему. Слишком о многом нужно было подумать, слишком многого опасаться.

Наконец, пришло решение. Он не может никому рассказать о своих подозрениях, пока еще не может, в их отряде нельзя уединиться с кем-нибудь. И нельзя говорить: возможно, рорванцы немного усвоили английский. И, в конце концов, у него не было никаких доказательств, только подозрения.

«Успокойся, возьми себя в руки и не суетись.»

Но у него есть начало рорванского словаря. Предположим, что он, никому не говоря, попытается изучить его получше. Можно сделать математический анализ записей — до сих пор он его не делал, ограничиваясь лишь запоминанием слов. Но если вы уверены, что изучаемый вами язык ненамного отличается по строению от индоевропейских языков, то, внимательно вслушиваясь в разговоры, вы можете узнавать знакомые слова и пытаться определить систему склонения и спряжения, а новые слова будут ясны по контексту. Будет нелегко, на это потребуется время, но это сделать реально. Многие слова можно будет узнавать просто спрашивая, если вопросы не вызовут подозрений.

Наконец он смог задремать.

12

— Я говорю — это есть убийство!

Подвывающий ветер глушил слова фон Остена, не давая им пробиться дальше всклокоченной бороды. Немец топнул замерзшей ногой, и скала гулко ответила ему.

Вокруг него и Торнтона скалы круто вздымались вверх, их острые белые вершины резко вырисовывались на фоне голубого неба, их нижние склоны обрывались во тьму ущелий, где стремительно неслись горные реки. Местность за последние несколько дней сильно повысилась, огромная каменная гряда гор тянулась от равнины до моря. Просыпаясь по утрам, путешественники обнаруживали тонкий слой снега на обнаженной земле, их дыхание с белым паром вырывалось из ноздрей. Охота была бедной, и уже несколько дней у них почти не было еды. Продвижение вперед замедлилось из-за бесконечных подъемов и спусков по скалам, острым, как лезвие ножа. Договорились остановиться лагерем на несколько дней, чтобы заготовить достаточно пищи для последнего участка пути.

Торнтон взвесил ружье в руке и спокойно встретил взгляд немца.

— Рорванцы не могли знать, что ящерица обязательно встретится нам на пути, — сказал он.

— Нет, но это был для них шанс избавиться от один из нас. — Фон Остен расправил плечи под тесноватым для него комбинезоном. — Здесь много всякого, которое не дает быть нам всегда вместе. Что-то неправильно в этих туземцах, мы должны стрелять их всех, кроме один, и достать из него правду.

— У них очень трудный язык, — сухо сказал Торнтон.