– Послушай, Хомыч, ежели Гиблое место такое страшное, почему же в него люди ходят?

Бродяга грустно улыбнулся.

– Эх, мил человек… Людишки – они ведь мечтами живут. Жизнь кругом обрыдлая. Неурожаи, поборы, хворобы, зверье. А хуже зверья – люди. То хазары набегут и села огнем пожгут, то соседнее княжество войной пойдет. И некуда простому человеку от бед и несчастий деваться.

– Ну, так и просили бы о помощи богов, – сказал на это седой странник. – Зачем в Гиблое место‑то идти?

Хомыч горестно усмехнулся.

– На богов нынче уж никто не надеется. А из мест погиблых, коли живым вернешься, так и счастья с собой кусочек принесешь. Не всегда, конечно, но… Погоди‑ка. А тебе самому‑то Гиблое место зачем?

Путешественник снял с глаз кружочки, протер их краем рубахи и снова посадил на нос. Потом посмотрел сквозь эти кружочки на бродягу и сказал:

– Я, Хомыч, тоже чуда хочу.

– Вона как. – Бродяга крякнул. – А голову за чудо сложить не боишься?

Седой усмехнулся и проронил:

– Недорого она нынче стоит, голова‑то моя.

– Что так? – прищурился бродяга.

– Да вот так.

Они немного помолчали, глядя на огонь. Седой хмурил брови, Хомыч улыбался. Языки пламени двоились и кружились в его глазах, и Хомычу это зрелище представлялось уморительно веселым.

Вдруг где‑то неподалеку ухнул филин. Седой вздрогнул и рассеянно перекрестил себя щепоткой. Брови Хомыча взлетели вверх. Вон оно что! Этот седой чудак – христианин! Ну и дела. А с виду нормальный человек.

– Слышь‑ка, – тихо заговорил Хомыч, глядя на путешественника любопытными глазами, – а ты часом не христианин?

– Христианин, – тихо и серьезно ответил путешественник. – А что?

– В единого бога веруешь?

– Верую.

– А правду говорят, что ваш бог к кресту прибит и плачет?

– Он не просто так плачет, – сказал седой. – Он о тебе и обо мне плачет.

Хомыч прищурил маленькие, насмешливые глазки:

– Чего ж он обо мне плачет? Жалеет, что ли?

– Жалеет, – согласился седой.

Хомыч усмехнулся. Он никогда не мог понять, как это один бог может управляться с огромным миром. У лешего вон каждый пень в лесу наперечет. А кто за Даждьбога солнце зажжет? А кто тучку над посевами растянет, ежели Стрибога не станет? А мертвецов кто для помощи людям снарядит, коли Чернобог в тень не уйдет? Хозяйство‑то вокруг огромное. Одному богу никак не справиться.

И потом: куда ж все остальные боги подевались, если один Иисус остался? Нешто он их всех перебил?

Хомыч хотел было расспросить обо всем этом путешественника, да передумал. Вместо этого он сузил морщинистые глаза и сказал:

– Слышь‑ка… Ты знай: у нас ваших не больно жалуют.

– Почему? – удивился седой.

– Потому, что вы своих мертвых в землю закапываете и дожидаться под землей второго пришествия заставляете. А мы наших мертвых на кострах погребальных сжигаем и чрез то – в небо отпускаем.

Путешественник улыбнулся.

– И что, хорошо вашим мертвым на небе?

Хомыч подумал и ответил:

– Пожалуй, что не очень.

– Это потому, что все они жили в грехах и ничего о другой жизни не ведали, – объяснил седой. – А грехи – они ведь как путы железные. Опутай ими голубя, высоко ли голубь взлетит?

Хомыч рассеянно сморгнул, но не нашелся, что на это сказать.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул седой.