Абакумов, по распоряжению отца, уже зачислившего его в штат, переехал временно на плато: он проходил стажировку при полярной метеостанции.

Ангелина Ефимовна и Валя учили его практически метеонаблюдениям и их обработке. Кроме того, он должен был пройти курс метеорологии по учебнику. Трогательно было видеть, как этот таежный волк (или тундровый полярный волк, как хотите называйте) старательно, волнуясь и радуясь, учился производить метеорологические наблюдения. Как он смущенно, со скрытой гордостью открывал дверцы будок и внимательно записывал показания самописцев и приборов.

Он сразу понял, как определять облачность, и однажды даже поспорил с Валей. Она сказала, что это «альта-кумуле четыре десятых», а он уверял, что это «просто кумуле», то есть кучевые и пять десятых. Пока они спорили, облака снизились, и Вале пришлось согласиться с Абакумовым.

Женя ходил бледный, раздраженный, возмущенный и ни с кем не разговаривал. Он обдумывал, как ему поступить. И надумал. Он не нашел ничего лучшего, как испортить всем праздник. Или он просто не мог больше терпеть?

Когда все принаряженные и веселые собрались в кают-компании, Женя не явился. Все сначала думали, что он запоздал. Папа послал меня за ним. Я нашел Женю в магнитном павильоне.

На столе лежал раскрытый том высшей математики Смирнова и лист бумаги с вычислениями. Видно было, что Женя только что занимался.

Я с интересом покосился на плотно закрытую дверь в темную комнату, где находилась аппаратура по изучению земных токов. Вход туда был категорически запрещен. Сам Женя заходил, лишь когда надо было сменить ленты на фотосамописцах.

— Тебе что нужно? —-нелюбезно встретил меня Женя. С тех пор как я привязался к Абакумову, он и знать меня не хотел.

— Вас все ждут в кают-компании,— сказал я.

— Пусть обедают без меня, я потом поем,— буркнул Женя.

— Но они не садятся за стол без вас. Почему вы не хотите со всеми вместе обедать?

Последнее время, с тех пор как Абакумов ел с нами в кают-компании, Женя под разными предлогами обедал и ужинал прямо в камбузе у Гарри.

Женя хмуро взглянул на меня. Надо упомянуть, что Женя никогда не относился ко мне, как к маленькому. Он всегда говорил со мной по-мужски: прямо, откровенно и серьезно. И в этот раз он счел нужным объяснить мне все.

— Не понимаю, как вы можете пожимать ему руку, есть за одним столом, дышать одним воздухом?

Мне было жаль Казакова, потому что я видел — он страдал. И зло меня брало на него.

— Если преступник искренне исправился,— возразил я, горячась,— если он не способен уже сделать плохое, неужели его карать до самой смерти? Разве вы не можете простить Абакумову? Он ведь раскаялся...

— Я бы не стал спасать преступника!— запальчиво бросил мне Женя.

— Что же, по-вашему, бросить человека на произвол судьбы? — спросил я с укором.

— Нет. Не на произвол бросить, как ты говоришь. Его надо предать суду, и чем скорее, тем лучше, пока он не сбежал еще раз, вторично обворовав экспедицию.

Я обиделся за Абакумова и ушел.

— Он занят и пообедает после! — объявил я в кают-компании.

Папа переглянулся с Ангелиной Ефимовной и пожал плечами.

— Садитесь к столу, товарищи! — сказал папа.

Гарри действительно удивил всех. На первое был необыкновенно вкусный грибной суп. На второе — «седло» дикой козы, зажаренное вместе с гречневой кашей, а на третье — огромный торт, похожий на солнце с лучами, и художественно выполненное мороженое в форме белого медведя.

Мы наградили Гарри аплодисментами. Гарри скромно раскланялся. В белом колпаке и белом халате, из-под которого виднелась полосатая тельняшка, он походил на бравого, румяного корабельного кока, кем он и был на самом деле.