Сердце у меня отчаянно колотилось. Кажется, я покраснел, как рак. Но зачем Женя сказал, что это все выдумки, когда это было правдой!

Я думал, что отец осадит меня, но он не сделал никакого замечания. Отец обратился к Жене:

— Ты говоришь, что Абакумов — люмпен-пролетариат, то есть человек опустившийся, деклассированный. Как писал Маркс: «Пассивный продукт гниения самых низших слоев старого общества». У нас в Советском Союзе люмпен - пролетариата, как такового, уже давно нет. Абакумов последний из могикан. Ты видишь, Евгений, что я и не отрицаю этого. Абакумов всю жизнь был бродягой «золотишником», индивидуалистом, всю жизнь искал свою страну — Муравию. Он бродяжил до тех пор, пока это вообще стало невозможным. Для Абакумова снова тюрьма будет гибелью, если не физической, то духовной, что хуже. Потому что духовно и граждански он еще не окреп.

Ты, Женя, молодой коммунист и не пристало тебе судить с обывательских позиций. Твой отец был моим лучшим другом, я сам едва не погиб тогда, но я не толкаю человека на явную гражданскую гибель... Если бы твой отец был теперь с нами, он бы сказал то же самое, потому что он был настоящим коммунистом. Я не люблю громких слов, но я должен напомнить: мы живем на подступах к коммунизму. Ленин не раз говорил, что коммунизм надо строить с теми людьми, которые живут сегодня, других нам никто не даст. Строительство коммунизма заключается и в коммунистическом воспитании человека. Предлагаю оставить Абакумова в нашем коллективе.

— Только попробуйте! Я сам тогда передам дело в суд,— жестоко отрезал Женя.

— Ты не прав, Женя! Ох, как ты не прав! — в полном смятении возразила Валя.— Я помогала Алексею Харитоновичу освоить метеорологические наблюдения. Я видела, как он радовался этой работе и был за нее благодарен Дмитрию Николаевичу, и Ангелине Ефимовне, и мне. и всем нам. Человек впервые нашел себе место в жизни, а ты хочешь столкнуть его обратно в яму? За что? За то преступление, которое он совершил много лет назад? А почему он его совершил, ты хоть раз задумался? Я тоже совершенно уверена, что твой отец, будь он теперь с нами, простил бы и забыл, как забыл Черкасов. Нельзя быть таким жестоким и мстительным, Женя. Я никогда этого от тебя не ожидала...

Ермак тоже был за то, чтобы Абакумов остался с нами.

А я сидел в уголке и думал: «Как странно! Все эти люди — ученые и прибыли на плато, чтобы заниматься наукой, а им пришлось решать совсем другие вопросы — о человеке, жизнь заставила». Я не раз присутствовал в этой же комнате на ученом совете, а теперь здесь как будто шел суд, и я уже не мог понять над кем: над Абакумовым или Женей?

— Молодость гуманна,— сказала Ангелина Ефимовна,— а Женя, кажется, готов мстить до седьмого колена. Я знаю биографию товарища Абакумова. Бродяжницкое детство, бродяжья юность, бродяжьи зрелые годы. Он принадлежит к той категории людей, которые не устояли против враждебных обстоятельств: не хватило внутренних сил. У него не было опоры в товариществе, потому что у его товарищей нечему было учиться. Не было опоры в коллективе, так как у него никогда не было коллектива. Он шел по жизни один, спотыкаясь, не видя ничего впереди, как слепой. Эт-то страшно, товарищи! В сущности, за всю его жизнь он в первые обрел коллектив, который по-настоящему заинтересован в его судьбе, по-настоящему желает ему добра, творческой работы, радости и душевного удовлетворения. И Женя хочет, чтобы этот коллектив предал его? Этого не будет, Евгений Михайлович! Не будет потому, что мораль строителей нового коммунистического мира требует повышения ответственности общества за судьбу каждого отдельного человека, каким бы ничтожным он ни казался.

Ангелина Ефимовна села возле Селиверстова, раскрасневшаяся, сверкая черными глазами. У нее тряслись руки. Я это заметил, когда она спросила у отца папироску и закуривала.