|
А с чего бы я стал ему про это говорить? Я ведь его не уверял, что, мол, святой я, а он возьми да сам святым тут же и сделайся. И что я циник, не очень-то перед ним распространялся, а тем не менее он, насколько могу судить, теперь вполне циником стал. Значит, расскажи я ему про мои неприятности с сердцем, он бы уж обязательно постарался тоже сердце себе испортить, а я разве хочу кому жизнь осложнить? Менее всего, благо давно уже понял, что и разумнее, и приятнее истинный характер своей болезни не открывать: друзья никак в толк не возьмут, почему ты странновато себя ведешь да отчего так страдаешь, и начинают в ореоле тайны тебя видеть, а это иной раз неудобно. Даже Джейн понятия не имела, какое у меня больное сердце, и, хотя - ночи неудачные у нас как еще часто случались! - для нее вовсе не было тайной, что со мной какой-то непорядок, про несчастную мою простату я ей тоже ничего не говорил. Поэтому, когда не выходило у нас, она считала, что только сама виновата, - на самом-то деле я виноват был, один я, а Джейн, гордая моя Джейн всего прекраснее, желаннее всего, когда кается.
Однако довольно об этом: оплатил я, стало быть, счет и вышел на главную улицу, как раз когда часы на здании Народного треста пробили семь. Воздух уже прогрелся, день, видимо, предстоит ослепительный, как и накануне, когда за тридцать перевалило, а влажность была под сто процентов. Народа еще почти никакого, так, прокатит машина-другая по широкой пустынной мостовой. Я пересек ее, где не положено, очутился прямо у епископальной церкви Господа Иисуса - камни покрылись мягким зеленым мхом - и пошел по левой стороне к Длинной верфи, завтракая на ходу. Рекомендую вам на завтрак три мэрилендских сухих бисквита, только запейте чем-нибудь. Твердые они, как ваер, когда трал с сардиной тянет, и горло дерут, как будто наметку для устриц жуешь, - часами потом в желудке их чувствуешь, осядут, прямо балласт на киле тендера. Стоят чепуху, в кармане не крошатся, а если позабудешь про них, не черствеют, то есть ни жестче, ни мягче не делаются - все равно как только что куплены. А главное, если с них день начать да сразу еще сигару выкурить, жажда на тебя нападет, точно за крабами нырял до изнеможения, а потом, в отлив, так бы всю воду отступающую и вылакал, - ну а кишочки-то, кишочки промыть как следует с утра нужно ведь, разве нет? Так что беги скорей за бисквитами, друг-читатель, только проверь, чтобы действительно сухие были, знаешь, вроде как топором из тугого теста нарублены, на пень за пекарней тесто это из чана вывалили да обухом и промяли, невольники бы для такого дела сгодились, я даже не прочь ради бисквитов своих рабовладение восстановить, хотя зачем, собственно, есть ведь эта негритянка, которая там на речке живет, сразу за заводиком, где драги делают… Вот, допустим, меня к смерти приговорили и перед казнью позволили что хочу на последний свой завтрак заказать, так я бы бисквиты эти и выбрал, а другого мне ничего не надо. В нашем мире, друг-читатель, мало отыщется такого, чтобы крепко держалось. Знай же, что желудок, когда на него утречком три мэрилендских сухих бисквита балластом положишь, крепок на зависть. Главная улица, по которой я шел, не похожа ни на какую другую улицу в Кембридже да и вообще у нас на полуострове. Широким, ровно идущим бульваром с проложенной посередине торцовой мостовой из желтого кирпича сбегает она от церкви Господа Иисуса к Длинной верфи, образуя изящную линию, упирающуюся еще через два красивых квартала в городской парк. Так и хочется написать, что застроена она с обеих сторон прелестными особняками, но я ее видел и зимой, когда кусты облетят, а деревья станут совсем голыми, прямо виселицы какие-то. Найдется, правда, два-три особнячка, но вообще-то здания большей частью крупные и простоватые. Главная улица живописна, по преимуществу благодаря деревьям да планировке. Деревья огромные: дубы, тополя, которые шумят над головой, словно натянутые паруса на могучих мачтах, когда смотришь с палубы, - приходит весна, и даже облупленные дома за их зелеными ветвями выглядят как дворцы, а асфальт широкого тротуара прогибается там и сям, не выдерживая напора растущих как им вздумается корней. |
