Но скоро они вернутся в Лондон, а там найдется множество других, с кем он сможет говорить и танцевать, и никогда они не останутся наедине.

Сорильда знала: оттого, что она ему безразлична, ей будет одиноко даже среди шумной толпы гостей.

— Я люблю его! Люблю! — громко воскликнула она, и зубы ее застучали от холода.

Сорильда чувствовала, как веет холодом и сыростью от пола. У нее мелькнула мысль, что, вероятно, следует встать и походить, но пока она раздумывала, свеча мигнула в последний раз и погасла.

Наступила зловещая темнота; казалось, ее обступили призраки монахов.

Может, с отчаянием подумала Сорильда, зло, исходящее от герцогини, тоже окружает ее; вот уж, верно, тетушка потешается над тем, что она так легко попалась в расставленную ловушку.

«Как могла я оказаться такой глупой?»— искала ответа Сорильда.

Вновь, уже в сотый раз, она пожалела, что не вернулась в столовую и не сказала о случившемся графу.

«Теперь слишком поздно!»— в который раз укоряла она себя.

Она умрет здесь в холоде, и он никогда не найдет ее, никогда не узнает, как сильно она его любит.

«Приди! Приди!»— взывала она из глубины сердца.

Если бы только он обнял ее и хотя бы раз поцеловал, она могла бы умереть счастливой!

Но вслед за тем Сорильда одернула себя: что бы там ни было, но она должна бороться за свою жизнь.

Она заставила себя подняться и потопать ногами в атласных туфельках, рукой придерживаясь за колонну, чтобы не потеряться в темноте.

После этого она опять села и попыталась молиться…

Она поглядела наверх и, разглядев на стыке двух половинок двери узенькую полоску света, поняла, что уже, видимо, наступил день.

Она прислушалась в надежде услышать голоса, но до нее донеслись лишь слабые звуки пения птиц.

«Если поют птицы, значит, здесь никого нет и никто их не спугнул», — подумала Сорильда и поняла: кричать и звать на помощь бесполезно.

Надеясь, что наверху хоть немного теплее, она начала подниматься по ступенькам, но в этот момент по железным дверям забарабанил дождь.

Вслушиваясь в эти звуки, Сорильда почувствовала, как от одного только шума дождя ей стало еще холоднее.

Есть она не хотела, лишь ощущала внутри пустоту, но проходили часы, и ее начала мучить жажда. Она была готова попить хотя бы дождевой воды, но и ее достать было невозможно.

Медленно, очень медленно тянулось время; внезапно в страхе и отчаянии Сорильда начала звать на помощь, но голос отдавался эхом во мраке склепа, и она поняла, что никто ее не услышит.

На ступеньках сидеть было неудобно, поэтому она спустилась вниз, осторожно прошла обратно к колонне и села, прислонившись к ней спиной.

Она пыталась сообразить, долго ли ей придется умирать, но вместо этого поймала себя на том, что думает о графе.

«Ну почему именно он вошел в мою жизнь?»— спрашивала она себя.

Сорильде припомнилось, как он в замке вошел в ее спальню и удивился, заметив, что она сидит, откинувшись на подушки, и смотрит на него.

Потом с забившимся сердцем она вспомнила гнев, исходивший от него в тот момент, когда их венчали, и то, как холодно он заговорил с ней, когда они доехали до Лондона.

«Будь я умнее, — думала Сорильда, — то согласилась бы на его предложение жить раздельно; но тогда бы я никогда не полюбила его так, как люблю сейчас».

Было мучительно больно думать о нем, стремиться к нему и понимать, что он никогда не узнает об этом.

Интересно, что он сейчас делает. Ищет ли ее или просто решил, что она убежала и чем скорее он о ней забудет, тем лучше?

Быть может, он смеется над этим происшествием вместе с Питером Лансдауном, радуясь, что его брак длился так недолго и его больше не обременяет жена.