— Значит, Мадонна понравилась вам больше, чем остальные холсты в моей картинной галерее?

Ванесса обернулась и взглянула на Рафаэля, который был в темной бархатной куртке. На лице его играла неизменная сардоническая улыбка. Накануне вечером он водил ее в картинную галерею, где она в ужасе остановилась перед висевшим там громадным полотном, изображавшим аутодафе.

— Какое зверство! — сказала она тогда. — Я бы запретила ее! Избавилась бы от нее!

— Мисс Кэррол, — возразил он, — неужели вы действительно могли бы избавиться от картины, которая стоит целое состояние?

— Ну, хорошо, можно повернуть ее лицом к стене или отправить в кладовую. — Она двинулась дальше в поисках чего-нибудь менее устрашающего, но краем глаза уловила, как дон любуется инквизиторами в капюшонах, ужасом несчастных жертв и испариной на груди мучеников, озаренных бронзовыми языками пламени. С холодным безразличием он поднес к губам свою сигару, и она услышала, как он рассмеялся своим низким гортанным смехом, будто находя ее британские взгляды весьма забавными.

Воспоминания об этих минутах в картинной галерее были неизгладимы, и Ванесса обнаружила в этом человеке новые черты, которые могли остаться и незамеченными. Как ни был он привлекателен физически, как ни заботился о благосостоянии живущих на острове крестьян, ни он, ни она были в корне неспособны испытывать одинаковые чувства. Они никогда не смогли бы стать друзьями, решила она, такими, какими они были с Джеком Конроем.

— Я дал согласие на нашу встречу, мисс Кэррол. — Его взгляд скользнул по ее лицу, топазовые искорки в глазах делали его глаза непроницаемыми. — Рискну предположить, что это имеет отношение к нашему сегодняшнему разговору?

— Да…

— Сядьте, пожалуйста, а потом мы приступим к разговору. — Он взял ее за локоть и подвел к мягкой тахте с ковровыми подушками, которая будто была создана для того, чтобы растянуться на ней с книгой. Она погрузилась в подушки и слегка улыбнулась.

Он бросил на нее оценивающий взгляд:

— Вы не возражаете против бокала вина?

— Нет, теперь оно не кажется мне таким неподходящим, как во время завтрака. — Она наблюдала, как он, улыбаясь, достал из шкафа графин и два бокала. Разлитое вино вспенилось, затем посветлело и приобрело цвет топаза. Он протянул ей бокал, после чего сел в кресло напротив и поднял свой: — Привет!

— Привет! — откликнулась она и пригубила вино, подумав, что оно, очевидно, произведено на его виноградниках. Вино пощипывало небо и растекалось теплом в гортани, так солнце согревает остров в полуден ные часы. Кроме того, как она уже успела узнать, от него кружилась голова.

Поставив на столик почти нетронутый бокал, она заметила, что это движение не укрылось от блестящих глаз дона.

— Нам никогда не удастся сделать из вас настоящую сеньориту, мисс Кэррол, — насмешливо заметил он. — Может быть, позвонить, чтобы принесли кувшин апельсинового сока?

Она покачала головой и отвернулась. Его пронзительный взгляд внушал ей страх и, чтобы скрыть его, она принялась изучать богатую библиотеку, заполнявшую ту стену, которая в европейском доме была бы наверняка занята камином. Она разглядела испанские и английские названия и, прочтя на одном из томов тисненые золотом буквы, поняла, что это дневник Марианны де Домерик-и-Гранквист — матери этого человека, который теперь сидел и разглядывал Ванессу, откинув черноволосую голову на темно-красную бархатную подушку, и небрежно вертел в тонких пальцах молочно-голубую ножку винного бокала.

— Мы сидим, мы одни, и я с трудом сдерживаю свое нетерпение, — неторопливо произнес он.