Зеркала сами собой потухли, отражая противоположную стену и создавая иллюзию каменной кладки.

— Мама! — позвала Тифони, сжав кулачки. Это было ее первое слово, произнесенное за полгода пребывания в клинике. Она вспомнила больничную палату. На кровати с поднимающимся изголовьем лежала ее мать. Всевозможные трубки опутывали ее, подавая из капельниц прозрачную жидкость. Половину ее лица закрывала кислородная маска. Подошел доктор с прямыми, зачесанными назад волосами и намечающимся двойным подбородком. Его поросячьи глазки впились в совсем еще маленькую Тифони. Рука в кожаной перчатке сорвала кислородную маску с лица матери и опустилась, зажав ей нос и губы. Глаза матери округлились, она попыталась сопротивляться, но только вытащила из своего тела иглы капельниц. Кардиограмма показала замедляющийся ритм сердца. Вот тонкое попискиванье аппарата участилось и перешло в протяжный монотонный звук. По экрану бежала прямая линия.

Доктор посмотрел на прибор и для верности подержал руки на лице матери еще пару минут.

Ничего не понимая, Тифони глядела своими круглыми карими глазенками на врача. Это был ее отец. Память записала информацию и теперь выдала ее с особой яркостью.

Тифони пошатнулась, схватившись рукой за холодную каменную стену. Видение прошло, но осталась тупая боль, возникающая всегда после того, как воспоминания посещали ее мозг.

Она провела похолодевшей от прикосновения к камню рукой по лицу. Боль чуть стихла. Но до конца ее можно было убрать, только снова погрузившись в себя.

Тифони шагала по туннелю, держа ладони у висков и спотыкаясь на выщербленном полу. Туннель повернул направо, упираясь в тупик, на стене которого она увидела квадрат, выложенный кирпичом. Квадрат был освещен ослепительно ярким светом. Тифони подошла, плотно прикрывая глаза ресницами. В центре квадрата на круглом колесе от огромной детской пирамиды сидел рыжий клоун и жонглировал пластмассовыми шариками. Он с грустью посмотрел на нее, улыбаясь своим раскрашенным ртом, и из его глаз потекли кровавые слезы.

Тифони подошла к нему, всматриваясь в детали его одежды. Вот заплатка, которую она сама пришила ему на разорванные штанишки; вот пуговица от маминого платья — на месте оторвавшегося помпона. Без сомнения, это был клоун, игрушка ее детства, только выросшая до размеров человека. Потом, когда Тифони купили новую куклу с синими бантами, она забросила клоуна, который остался валяться где-то на пыльном чердаке.

Тифони стало больно. Сердце сжалось. К горлу подступил комок. Хотелось разрыдаться и убежать от этого кошмара.

— Прости меня, клоун, — выдавила из себя Тифони и вышла из комнаты, сдерживая готовые вырваться наружу слезы.

Клоун смотрел ей вслед, не меняя выражение своего лица. Только в глазах его отражалась вся гамма чувств, наполняющих его пластмассовое сердце.

На своем пути Тифони встретила еще один квадрат, выложенный кирпичом на стене.

В углу квадрата сидел ребенок с закрытыми глазами и держал в зажатом кулачке иголку с вдетой в ушко ниткой. Нитка тянулась от зашитого неровными стежками рта. Ребенок поднимал иголку, стараясь закричать, но швы крепко держали губы, впиваясь в них при движении.

Тифони вспомнила, что в детстве сделала такое своему пупсику, чтобы он «больше не плакал и не смел капризничать». Теперь это отразилось в кошмарной реальности.

Не в силах больше видеть все эти ужасы, Тифони метнулась в проем туннеля и побежала, уже не смея смотреть по сторонам. Боль усилилась, отдаваясь в клеточках ее тела ударами огненного бича, вздымающегося и опускающегося в такт шагам.

* * *

Керсти в замешательстве остановилась — туннель расходился на четыре стороны. На нее смотрели темные проемы.