Еще пауза. Еще уточнение:

— И ради блага Остланда, разумеется.

Снова — недолгое молчание.

— И ради блага империи тоже.

«Ну, кто бы сомневался! — усмехнулся про себя Дипольд. — Куда же без блага империи, во главе которой скоро встанет мой батюшка-благолюб».

Вслух он сказал иное.

— Видишь ли, Фридрих, то, что, по мнению отца, хорошо для империи, не всегда устроит меня, — дрожащим голосом, едва сдерживая подступающую ярость, произнес Дипольд. — А потому я предпочитаю сам добиваться своего счастья. Я лучше отца и, уж несомненно, лучше тебя знаю, в чем сейчас заключается для меня наивысшее благо. Месть — вот в чем. Месть за унижения и позор, который довелось пережить некоему благородному пфальцграфу по прозвищу Славный.

— Месть следует вершить на холодную голову, ваша светлость, — заметил Фридрих.

— Карлу Осторожному — возможно. Но не мне. Моя месть горяча, как раскаленный в кузнечном горне клинок, и со временем становится лишь горячее. Если ее не залить кровью, если не остудить ее, она — я чувствую это! — сожжет меня изнутри. Сожжет и испепелит. Сгрызет и пожрет. Мне этого не нужно. Так что, пока отец раскачивается, я намерен мстить. Альфреду Чернокнижнику. Лебиусу Прагсбургскому. Всей Оберландмарке. Равно как и тем, кто по своей или чужой воле пытается мне в этом воспрепятствовать. Подумай об этом, Фридрих, крепко подумай. Твой господин стареет. А со стариками… даже с осторожными стариками, даже со стариками-курфюрстами, даже со стариками-императорами… а с императорами — так, пожалуй, в особенности, всякое может случиться. Разное может случиться. Я же молод. И я умею ценить верность не хуже отца. И оказанных услуг я не забываю. А потому очень прошу тебя, Фридрих, не становись у меня на пути. Дай мне возможность уехать сейчас, чтобы не жалеть о своем упрямстве потом.

— Ваша светлость никуда не поедет, — сухо ответил гвардеец. — По крайней мере, до возвращения его сиятельства.

Ох, до чего не хотелось бы!.. Видит Бог, Дипольду вовсе не хотелось прибегать к последнему, крайнему средству. К постыдному, внезапному удару без предупреждения, без надлежащего вызова. Но, видимо, средства этого не избежать. Только так он мог избавиться от навязчивой опеки, от присмотра, сковывающего руки.

Одолеть опытного ветерана-гвардейца в честном поединке никаких шансов нет — это Дипольд понимал прекрасно. Что ж, ради высшей цели… ради святой мести он готов был поступиться даже законами чести. В конце концов, с ним ведь тоже поступили бесчестно. Разве нет?

— Я вижу, с тобой говорить бесполезно, Фридрих, — с тяжким вздохом разочарования выдавил Дипольд. — Ладно, пусть будет по-твоему. Подожду отца, а уж там как сложится…

Пфальцграф понурился, сгорбился, опустил плечи, усыпляя бдительность гвардейца. С видом полной покорности мерзавке-судьбе Дипольд медленно отвернулся и от бойницы, и от стража. И…

И резко, стремительно повернулся снова.

А вот так?!

Еще в развороте Дипольд вырвал из ножен меч — стремительно, молниеносно.

А вырвав — ударил. Как казалось — внезапно, неотразимо. Рубанул что было сил. В невозмутимое, иссеченное морщинами и шрамами лицо отцовского трабанта.

ГЛАВА 6

Зь-зь-зьвяк!

Звон и скрежет. Словно из воздуха между клинком пфальцграфа и лицом Фридриха возник меч гвардейца. Как?! Когда?! Откуда?! Этого Дипольд ни заметить, ни понять не успел. Но и отступать он не собирался. Некуда было уже отступать. Да и не хотелось.

И вновь — знакомая кровавая пелена перед глазами.

Жгучая злость и ярость, заставляющие дрожать каждый мускул.