— Так надо, — сказал Мюльдюн.

А я услышал: извини.

— Давай, — сказал всадник. — Я всё увидел.

Не верите? Честное слово, он так и сказал: я, мол, всё увидел. Мюльдюн полез в тючок, который мне собрала мама, достал медную пластину размером в две ладони. Не мое, подумал я. Брат мой, кулак мой, тючок мой. Откуда пластина? У меня отродясь никаких пластин не было. Плечо уже не болело, и бедро, и вообще. На мне все заживает, как на собаке. Ну хорошо, как на боотуре.

— Ближе, — всадник поманил Мюльдюна. — Иди сюда.

Мюльдюн подошел. Всадник сбил на затылок шапчонку — смешную, круглую, с берестяной трубочкой, откуда торчал пучок конских волос. Наклонился вперед, подергал своими жуткими веками и уставился на медную пластину. Мюльдюн поднял ее, чтобы всаднику было удобнее смотреть. Я остолбенел — еще бы, зрячий слепой! — и пропустил момент, когда на пластине начали появляться значки.

Ряд. Другой.

Третий.

— Интересно? — спросил меня всадник. — Кузнецу тоже будет интересно, уверяю тебя.

Значки словно выжигались на меди. Разговаривая со мной, всадник не отворачивал лица от пластины. Пятый, шестой ряд значков, и на пластине не осталось свободного места.

— Весь ты, дружок, от макушки до пят, — всадник указал на пластину. — Юрюн Уолан, боотур, третий сын Сиэр-тойона и Нуралдин-хотун. Расширение, усыхание, скорость реакций. Возрастная зависимость от процесса. Не понимаешь? И ладно, твой брат тоже не понимает. Хорошо хоть, знает, что так будет лучше.

— Так будет лучше, — подтвердил Мюльдюн.

— Ала Дяргыстай привозил тебя сюда! — догадался я.

Мюльдюн кивнул.

— Перед Кузней! Он тоже бил тебя?

Мюльдюн кивнул.

— А ты его? Ты его бил?

Мюльдюн нахмурился.

— Нет, — за Мюльдюна ответил всадник. — Я останавливаю вас, прежде чем вы сцепитесь. Обычно я успеваю.

— Всякий раз?

Язык мой — враг мой. Куда я вечно лезу?

— Увы, дружок, — всадник повернулся ко мне. В уголках его плотно зажмуренных глаз играли морщинки: веселые, грустные, странные. Вопрос не обидел его, напротив, показался забавным, а может, уместным. — Были случаи, которых я стыжусь. К счастью, те, кто считает полезным заехать ко мне перед Кузней… Скажем так, они лучше тех, кто считает иначе, или вовсе разучился считать. Давай знакомиться, Юрюн Уолан. Знаешь, кто я?

— Сарын-тойон! Вы — Сарын-тойон, Первый Человек!

— Да ты, я гляжу, умница?

— А почему вы такой молодой? Я думал, вы старик, вроде дедушки Сэркена…

Сарын-тойон расхохотался.

— Честный парень, — отсмеявшись, бросил он. Наверное, похвалил, хотя я не уверен. — Простой честный парень. Люблю прямоту. Зови меня дядей Сарыном, дружок.

Позже, вспоминая нашу первую встречу, я много размышлял о том, почему Мюльдюн не расширился во время моих испытаний. Я ведь хотел дать ему сдачи! И, считай, дал, только промахнулся. Когда я узнал на собственной шкуре, каких трудов стоит боотуру усохнуть, если всё твое существо требует расширения — мне стало ясно, что Мюльдюн обладал железной волей. Мало кто из наших может похвастаться этим. В частности, Ала Дяргыстай, колотя юного Мюльдюна — в скором времени Мюльдюна-бёгё — в присутствии дяди Сарына, набирал силу по мере того, как Мюльдюн откликался на его побои.