Очнулся уже в больнице. Болело все тело. Не болели только ноги, их он просто не чувствовал. Добрый доктор в круглых очках отводил глаза, на вопросы отвечал уклончиво и не давал никаких гарантий. Честной оказалась лишь усталая тетка в больничном халате, оказавшаяся санитаркой.

– Врачи не боги. Помыкаются, конечно, не бросят помирать. Но в лучшем случае на костылях выйдешь.

Каждый скрип двери, гулкие шаги в коридоре, приглушенные разговоры заставляли Марка внутренне собраться, подняться на жестком матрасе, лишь бы она не видела его больным и немощным. Почему-то он верил, что Амалия придет к нему. И из пропахшей хлоркой и чужой болью палаты они выйдут вместе.

Он обязательно пойдет своими ногами, а не на каких-то костылях. Он сможет. Ради нее.

Она не пришла ни через неделю, ни через месяц. А он взял и потерял веру в то, что вообще выйдет из казенных стен. Лежал целыми днями в одиночной палате с окнами, задрапированными плотными шторами, и мечтал, чтобы о нем все забыли, даже добрый доктор…

Жаль только шторы не могли уберечь его от вернувшихся ночных кошмаров. Еще в больнице Марк много раз просыпался от птичьего клекота. Его рвало от невыносимого запаха застоявшейся речной воды. Добрый доктор объяснял все последствия травмами и побочными эффектами некоторых лекарств. Марк же понимал: прошлое не желает его отпускать, не за все грехи он еще расплатился.

После выписки рядом с ним оставался только подобранный на улице кот. Он верил домашнему зверю, знал, что тот не предаст. И это давало силы для дальнейшей борьбы.

Когда отложенные на «черный день» средства истаяли, Марка накрыло отчаяние. О себе он думал как-то отстраненно, а вот рыжий обормот, который уже забыл, что такое жить на улице, вряд ли бы простил такое коварство.

Ему позвонили в самом начале мая с незнакомого номера, предложили поучаствовать в съемках телевизионного шоу. Выслушав предложение, Воронов колебался недолго. Не в том он был положении, чтобы выбирать. Так и не дождавшись весточки от бывшего руководителя, он до последнего верил, что без него Зиновий Григорьевич не обойдется и сам начнет уговаривать вернуться. Но телефон молчал, остатки сбережений таяли, как снег под апрельским солнцем, а кот требовал еды.

Участие в съемках сулило не только денежное вознаграждение, но и возможность отвлечься от тяжелых мыслей, давящих на грудь, цепляющихся за ноги гирями на гремящих цепях. Впервые за долгое время он почувствовал, как тяжесть уходит. Пока лишь обещание – нет, еще не счастья, – но ноющая тоска уже сделала пару осторожных шагов в сторону. Воронов радовался как ребенок, только кот смотрел с укоризной, понимая: что-то не так.

– Приятель, я не смогу взять тебя с собой. Ты пока поживешь у милейшей Зои Павловны с ее очаровательными кошечками. – Кот, кажется, понимал слова человека, по крайней мере слушал очень внимательно. – Вряд ли я задержусь надолго. Отснимут пару эпизодов, заплатят причитающееся и отправят восвояси.

Была лишь одна загвоздка: съемки проходили в городе, где тринадцать лет назад для Марка изменилось все. О Нике в то время он уже почти не вспоминал, она осталась заархивированной папкой в бесконечном множестве куда более важных файлов.

Если бы не кошмары.

Инфернальная птица с бельмастыми глазами прилетала почти каждую ночь. И если раньше во снах он видел только белобрысого Женьку, то теперь там стала появляться рыжая девчонка без лица. Ее внешность стерлась, превратилась в нечто, на чем невозможно сфокусироваться. Не за что было зацепиться. Вот рыжую шевелюру он помнил хорошо, даже запах волос помнил, что-то цветочно-свежее, чуточку приторное. Память снова встала на его сторону, прочертила невидимую границу, поставила надежную заслонку.

Интересно, а помнит ли его Ника? Отчего-то оно вдруг стало очень важным, даже необходимым, то самое знание: помнит ли? И почему страшно представлять, как при встрече она равнодушно пройдет мимо, лишь на мгновение ее зрачки расширятся, выдавая не оформившуюся до конца эмоцию.