Кестлер потер кончиками пальцев мешки усталости под воспаленными глазами, шепотом воззвал ко всем святым, что могли спасти бездарного и запальчивого рыцаря от праведного гнева его повелителя.

Похоже, святые угодники помогли, ибо тот день рыцарь Фелькензам пережил, не угодив ни в ринген-ский каземат, ни прямиком на плаху.

— Способны ли мы платить столь великую цену за столь ничтожные победы? — спросил он вслух, словно беседовал не со своим провинившимся и жаждущим оправдаться подчиненным, а с целым сонмищем тевтонских небесных покровителей.

— Бескровные победы — трубадурская сказка, мой магистр. Во все века крест укреплялся в этих диких землях кровью и железом.

Но повелитель Ливонии, казалось, вовсе не слушал его. Он наморщил лоб и принялся рассуждать вслух, вяло водя пальцем по карте. При этом он брезгливо оттолкнул в сторону рыцарскую длань, и Фелькензам, извинившись, с лязгом забросил мизерикорд в ножны.

— Если бы мы вели войну с европейцами, то в вашем плане имелся бы смысл. Прах побери демонический Восток — веди мы войну с самим Саладином, я бы позволил армии развить успех и выйти к Нарове. Но мы имеем дело с совершенно непредсказуемым и диким противником.

— Что в них особенного, кроме уже упомянутой дикости? — пробормотал Фелькензам, и глаз Кестле-ра дернулся.

Но набежавшая на чело гневная тень растаяла, и он продолжил свой неспешный монолог:

— Моим могущественным друзьям и недругам на западе кажется, что московиты терпят неудачу. Советники русского царя, алчные до татарских и ногайских земель на юге, сделали все, чтобы убрать из Ливонии основные силы. Боярство нынешнее, да и самозваные варварские князья уже не те, что были при Иване Третьем. Сейчас среди них грызня, ровно в волчьей сваре. Они стали подобны ляхам и литвинам, только хуже. Небольшие страны, такие как Польша и Литва, могут позволить себе строптивую знать, а вот гигантская держава Иоанна трещит по швам. Из-за смут и сумятицы внутренней злейшие враги запада убыли из Нарвы и Пскова вглубь варварских земель — рубить головы и сажать на кол. Мне удалось вывести в поле закованную в сталь армию, взять крепость и разбить спешивший на помощь отряд московитов.

Кестлер усмехнулся горько, словно выпил чашу прокисшего рейнского, подсунутого нерадивой ключницей.

— Курбский в смятении, топчется где-то возле Пскова, ожидая то ли приказа идти на татар, то ли манны небесной. Кажется — вот оно! Два-три победоносных штурма — и города Ливонии свободны, войско магистра подходит к жемчужине в Ливонской короне — Нарве! Дикий русский медведь-шатун, выбравшийся из берлоги, с позором изгоняется назад, в заснеженные и глухие леса!

Судя по лицу Фелькензама, рыцарь именно в такой перспективе и видел грядущие события.

— А на самом деле, — магистр взял кубок, пригубил его (вино действительно оказалось кислым), и швырнул оземь, — мы в тупике!

— Почему же? Магистр, голова моя непривычна к извивам мысли, путь к истине кажется мне таким же прямым, как древко копья или клинок романского меча! Молю, объясните мне причину своей печали!

Кестлер устало посмотрел на сбитого с толку рыцаря.

— Ваша голова и впрямь более привычна к шлему, а не к государственному мышлению, Фелькензам. Как и у многих потомков славных рыцарских родов, увы! То не вина ваша, а беда… Царь Иоанн — жестокий и дальновидный политик. Мне доподлинно известно, что он сознательно изображает слабость центральной власти и собственную немочь, дабы выяснить, кто одобряет его западную политику, а кто против нее.