|
-- Бедное дитя! Ты маневрировал, однако, с редким искусством, когда отвлекал эту тяжелую береговую стражу от мыса Toppe, между тем как я выгружал контрабанду постриженника. -- Худая ночь была для него, Фазильо; вольно же ему было богохульствовать... -- Бог его и наказал, -- прибавил он, смеясь и осушая свой бокал. -- Душой моей матери! Ваша вторая тартана, командир, шла как дорада: какая легкость! В стакане воды она могла бы дать рей! Увы! что осталось теперь от этого уютного, красивого корабля? Ничего... кроме нескольких досок, сломанных или прибитых к утесам. -- Так я подоспел в самую пору, Фазильо? -- О, Боже мой! Командир, я был тогда без грот-мачты, бушприта; три четверти из моего экипажа были снесены волнами, и мои помпы не выкачивали более воды; увы! мне надлежало оставить судно, которое, может быть, теперь уже на дне. В эту минуту пальба раздалась столь явственно, что Хитано устремился на палубу, преследуемый Фазильо. Ночь была совершенно темна, и окаянный, находясь под ветром у люгера Массарео, стрелявшего с противоположной стороны, мог приблизиться незамеченным; блеск выстрелов освещал только корпус корабля, по которому стреляли. Окаянный, проплыв еще немного, велел погасить огни и лег в дрейф на полружейного выстрела от береговой стражи, которая палила, палила, и экипаж которой сбился в кучу на сетке. Явственно слышны были голос Яго и командование храброго Массарео. -- Клянусь небом! Эти собаки топят кузов другой тартаны, -- воскликнул Фазильо, понизив голос и указывая Хитано на останки бедного судна, освещаемые каждым залпом и начинавшие погружаться. -- Разобьем их, командир, разобьем! -- Тише, дитя мое, -- отвечал окаянный и повел Фазильо в свою каюту, куда также приказал прийти и Бентеку. Известно, что после мужественной экспедиции Яго, против судна, не имевшего никакого другого защитника, кроме невинного быка, -- известно, что возвратясь на борт, знаменитый лейтенант "Раки Св. Иосифа" убедил капитана Массарео потопить тартану, надеясь через это загладить следы своей лжи. Его звонкий и крикливый голос особенно отличался на испанском люгере. -- Ну же, смелей! -- говорил он. -- Бог правосуден, и с помощью его и моею, мы скоро избавимся от этого дьявола Хитано. -- Как, Яго! -- спросил добродушный Массарео. -- Вы точно уверены, что окаянный в числе мертвых? -- Куда же ему деваться, капитан? В такую погоду, кажется, не спасешься вплавь с утопающего судна. Но послушайте, я хотел порадовать вас, -- сказал Яго, видя, что тартана заметно погружалась в воду. -- Я наверное знаю, что окаянный в числе раненых; ибо я сам его скрутил и связал. -- Ты? -- спросил Массарео, с видом более нежели сомнительным. -- Да, я! -- отвечал Яго с непонятной дерзостью. -- Яго, если ты можешь мне дать какое-нибудь доказательство сказанного тобой, то клянусь перстом Сан-Бернарда, таможня и губернатор Кадикса дадут тебе более пиастров, чем тебе будет нужно для вооружения доброго трехмачтовика чтобы путешествовать в Мексику. -- Доказательство, капитан? Что же это за страшный вой, происходящий оттуда. |
