|
Итак, Семель поднимается к Мари-Кольберу и начинает ныть о своих невзгодах, Мари-Кольбер вне себя от бешенства, он стоит на лестничной площадке и слушает старика, а что делать? Он уже на чемоданах, вот они, два чемодана, набитые хрустящими купюрами, он ждет своего подручного киллера, а тут вдруг притащился этот старый козел, ну, короче, Мари-Кольбер вполуха слушает его, опираясь круглой задницей о перила из кованого железа. И когда Семель приступает к рэкету – еженедельная пенсия в две тысячи франков, восемь тысяч франков в месяц, – тот просто не верит своим ушам и при данных обстоятельствах это предложение кажется ему настолько забавным, что он начинает хохотать; он хохочет все громче и громче, по-прежнему опираясь задницей о лестничные перила, предложение старика кажется ему столь сногсшибательным, что он уже не может остановиться от хохота, который в конце концов на самом деле сшибает его с ног, отправляя через перила в небытие. В буквальном смысле. Итог: смерть от смеха четырьмя этажами ниже. Мари-Кольберу просто не хватило навыков. Ему не так уж часто доводилось смеяться в своей жизни. Но в результате веселье навсегда запечатлелось на его лице.
– Я увидел, как он перевернулся, и попытался удержать его. Но у меня в руках остались лишь его ботинки. Вот так. Тишина. Опять эта знакомая тишина… Даже Ум Кальсум прервала свою песню в «Скопитоне». Затем Хадуш склонился к Семелю, едва не касаясь губами его уха. И еле слышно прошептал: – А чемоданы? – … – … – Честно говоря, мне не хотелось бросать их там, – горячо зашептал в ответ Семель. – Ведь их в любую минуту могли спереть. – Так где же они? – … – … – … – У меня дома. Пока я осознавал смысл того, что только что сообщил Семель, Мо и Симон уже успели исчезнуть из ресторана. Хадуш светился от счастья. – Не волнуйся, Семель, мы ничего не расскажем Титюсу и Силистри. Но в обмен на наше молчание ты поручишь нам управлять твоим небольшим капиталом. И будь спокоен – рента тебе будет обеспечена. Погоди, я даже увеличу ее. Две тысячи пятьсот в неделю тебя устроят? – Три тысячи, – произнес Семель. – Две тысячи шестьсот, – предложил Хадуш. – Восемьсот, – продолжал торговаться Семель. – Семьсот… – И не забудьте о «Плодах страсти», – вмешалась в разговор Жервеза, которая, в принципе, не должна была разобрать ни слова из проходившей в приглушенной атмосфере дискуссии. Лицо Хадуша застыло от удивления. Что за уши у этой женщины? – Ну да, – стояла на своем Жервеза, – надо же подумать об Офелии и Маракуйе. На что Хадуш ничего не смог возразить. Жервеза с облегчением вздохнула: – И тогда можно будет обойтись без городских властей. Хадуш как-то неопределенно кивнул. – И открыть другие ясли в городе, – продолжала развивать свою мысль Жервеза. Хадуш поднял было руку в знак протеста, но Жервеза с жалостью в голосе уже приговаривала, покачивая головой: – Сколько еще безотцовщины разбросано по белу свету! И тут же обеспокоенно поинтересовалась: – Хадуш, как ты думаешь, в этих двух чемоданах хватит денег, чтобы обогреть и накормить всех бедных деток? Сначала у Хадуша опустились руки, потом отвисла челюсть… – Не считая, разумеется, суммы, которая пойдет на пенсию Семелю, – сделала великодушный жест Жервеза. На столы прибывали последние бутылки с вином. Титюс и Силистри должны были вылезти из погреба с минуту на минуту. |
