– А как иначе? Я помню, это был мой первый день после отпуска. Четвертое мая.

– Вы не знаете, кто был тот, второй парень?

– Не-а. Никогда его не видела, но я вообще-то не местная. Мы переехали сюда год назад. Наш администратор повел себя очень странно, когда я ему рассказала об этом происшествии. Обычно он бы завелся и поклялся, что убьет тех, кто посмел нарушить порядок в его пабе. Но он просто уронил голову на руки и сказал, чтобы я возвращалась к работе. А сегодня утром вызвал меня в свой кабинет и велел, чтобы я никому не проболталась о том, что Брэд был здесь. Дескать, нужно отмежеваться от всего этого. Поэтому, когда вы пришли сюда с вопросами, я ничего не ответила. Вы не первая, кто пытается поговорить с нами об этом сегодня.

– Верно… И кто ваш администратор?

– Джимми Фэлкон. Вы его знаете?

При упоминании о Джимми Фэлконе я вспоминаю, как мы с ним прятались в садовых кустах на восемнадцатом дне рождения Макса. Он был лучшим другом моего старшего брата, и до появления Джейка я была влюблена в Джимми – почти все те годы, пока была подростком. Он был диджеем на дне рождения Макса и постоянно подливал мне в бокал водку из бутылки, которую прятал под пультом, и я считала его самым крутым парнем, которого когда-либо встречала. Джимми Фэлкон, всегда носивший слишком тесные кожаные куртки, фланелевые рубашки и кроссовки «Вэнс». Джимми Фэлкон, первый, с кем я поцеловалась в те времена, когда считала, будто идеализировать кого-то, кого ты на самом деле не знаешь, – это и есть любовь. Это было больше похоже на поклонение знаменитости, чем на что-либо еще. Наивно, конечно, но определенно не так болезненно.

– Нет, я не местная, – отвечаю я.

* * *

Перед тем как выйти из паба, я вырываю страницу из блокнота и записываю номер своего мобильного. Без имени. Протягиваю его барменше и прошу ее позвонить мне, если она вспомнит что-нибудь еще.

– Подождите. Вы журналистка? – Ее лицо становится серым, на нем отражается неподдельный испуг. Я изумляюсь: чего она боится? Меня?

– Я не журналистка. Вы можете мне доверять. Честное слово.

– Нет-нет-нет, я думала, вы просто любопытная посетительница… – Она начинает судорожно хвататься за собственное горло.

– Просто позвоните мне, ладно? Я хочу узнать правду, вот и всё, – настойчиво говорю я.

Когда выхожу на улицу, в голове у меня крутятся слова: «Вы можете мне доверять. Я хочу узнать правду». Из моих уст это прозвучало так просто и легко… Я сжимаю зубы. Считаю до десяти. Счет доходит до семи, и тут звонит мой телефон. Не может же она так быстро попытаться связаться со мной? Я достаю телефон из кармана куртки и вижу, что на экране высвечивается имя Ноя. Нажимаю на красную кнопку, чтобы сбросить звонок. «Не сейчас, Ной». Я не хочу, чтобы он почувствовал, что что-то не так, – и не уверена, что смогу настолько подавить панику, охватившую меня, чтобы она не прозвучала в моем голосе.

Я уже чувствую, как начинаю катиться вниз по спирали. Это резкое падение в то, что можно назвать только черным облаком неотвратимого рока. Такое странное, мелодраматичное выражение – «неотвратимый рок», – но когда Айя впервые использовала его для описания тревоги, которая иногда парализует меня, оно подошло идеально. Это самое точное словосочетание, которым можно определить вихрь страха, бушующий у меня внутри.

Айя…

Я закрываю глаза и улыбаюсь. Как за спасательный плот, цепляюсь за осознание того, что сегодня днем предстоит еженедельный сеанс, а значит, мне нужно продержаться всего несколько часов, и она сумеет мне помочь. Спешно отправляю сообщение, спрашивая, не против ли она, чтобы сегодняшняя сессия проходила по «зуму», а не лично; но пока не сообщаю, что я – спустя столько лет – наконец-то вернулась сюда.