Но Али-Баба не мог спокойно наслаждаться плодами своих трудов, ибо тревожился за Марджану и жену Касима.

— Но как же остальные? — спросил он. — Как же женщины?

— Остальные сами о себе позаботятся, — ответил Ахмед. — А за женщин не волнуйся. Они будут при атамане, который уж точно занял самое безопасное местечко. Как бы легкомысленно первый из разбойников ни обращался со своими людьми, он нипочем не станет подвергать опасности тех, кто предназначен для Дворца Красавиц.

Успокоенный этим (если бы он только знал, что на самом деле представляет собой это место!), дровосек решил, что лучше всего будет ему оставаться в их надежном укрытии. Теперь он слышал голос ветра непрерывно — высокий, пронзительный звук, словно разом вопили все жертвы песчаных бурь.

— Но нам есть чем заняться, кроме как прислушиваться к ветру, — сказал Ахмед, садясь напротив своих спутников. — Среди нас двое новеньких. — Он кивнул на Али-Бабу и на корзину с Касимом. — Может ли быть лучший повод, чтобы поведать наши истории?

Трое старших разбойников немедленно согласились. Последовало недолгое препирательство насчет того, чья история достойна быть рассказанной первой, причем Гарун намекал на множество запутанных и комичных ситуаций, а Ахмед соблазнял упоминаниями о Синдбаде и приключениях. Во время этого спора разбойник, раньше звавшийся Аладдином, был странно молчалив, и все же каким-то образом было решено, что они станут тянуть травинки, а проводить жеребьевку будет тот, кого звали Аладдин. Кто вытянет самую длинную травинку, тот и станет рассказывать свою историю.

Вскоре и явно предсказуемо для остальных победителем в этом споре стал Аладдин. Али-Баба с любопытством взглянул на остальных, словно за волей случая мог таиться какой-нибудь хитроумный подвох.

— Он сильнее нас, — сказал Ахмед, отвечая на невысказанный вопрос дровосека, — и победил бы, даже будь борьба честной.

— Хотя мы могли бы и возразить, — быстро добавил Гарун.

— Только очень тихо, — добавил Ахмед после предостерегающего взгляда рассказчика.

— Вопрос нашего нового разбойника взволновал меня, — признался человек, звавшийся ранее Аладдином, опускаясь на подушки, — и я понял, что должен заново вспомнить всю свою жизнь, чтобы понять, что в моем прошлом может иметь отношение к моему теперешнему состоянию и, возможно, к моей судьбе.

— Никто не может знать своей судьбы, — провозгласил Гарун, усаживаясь поудобнее.

— Хотя некоторые могут без конца твердить об этом, — согласился Ахмед, тоже устраиваясь на земле. — Но вернемся к нашей истории, пока уши наши способны слышать что-либо, кроме голоса песчаной бури.

Али-Баба решил, что лучше присоединиться к ним, и набрал столько подушек, чтобы расположиться со всем возможным комфортом, а заодно прихватил еще пару больших и мягких подушек для своего брата, чтобы устроить для корзины с Касимом подобающее ложе.

— Отлично, — сказал Аладдин, видя, что все удобно расселись вокруг него. — И я прошу вас с вниманием слушать каждое мое слово, ибо мне почему-то кажется, что в этой истории, быть может, отыщутся ответы на вопросы, касающиеся самих наших судеб, включая возможность побега из этой гнусной шайки.

— Да, надо отдать ему должное, — легонько присвистнув, с тихим восхищением сказал Ахмед. — Как рассказчик он очень силен в зачинах.