— Они не станут стрелять, — возразил я. — Это всего лишь деревенские парни из Южной Каролины. Такие, как мы.

— А те национальные гвардейцы разве не были просто парнями из Огайо, как и те несчастные студенты? — парировал Джордан.

— Нечего меня нервировать, мне и так не по себе, — огрызнулся я. — Давай вернемся в свои комнаты. Лично мне плевать на вьетнамскую войну.

— Тогда нам стоит остаться здесь, — сказал Джордан, не объяснив, правда, что он имеет в виду.

Уже стоя на пандусе Рассел-Хауса, я увидел два зависших в небе военных вертолета. Какая-то девушка, у которой оказался с собой приемник, сообщила, что в Чарлстоне была мобилизована еще тысяча резервистов Национальной гвардии. Я видел, как патрульные дорожной полиции передают по рядам баллоны со слезоточивым газом, за библиотекой лаяли доберманы и овчарки; штат накопил такую огневую мощь, что можно было вполне уничтожить пригород Ханоя, в то время как враги государства засовывали в патронташ и кобуры суровых патрульных цветы и конфеты.

Попав наконец в помещение студенческого союза, мы с Джорданом встали в одном из проходов переполненного зала, а Кэйперс Миддлтон поднялся на сцену и направился к трибуне. Раздавшиеся аплодисменты были точно пожар среди пораженных засухой сосен, потом аплодисменты переросли в яростную овацию, поскольку наша энергия настойчиво требовала выхода. Приветственные крики перешли в визг, а визг — в рев, первобытный, невыносимый рев. В театре яблоку негде было упасть, студенты заполонили коридор и холлы, так что большая часть полицейских и резервистов поневоле остались на улице.

Ко всеобщему удивлению, Кэйперс начал говорить не сразу. Он наслаждался моментом своего первого выхода в качестве политика, человека, инстинктивно понимающего, что требуется изголодавшейся толпе. Кэйперс видел, как полицейские и агенты СПЮК прокладывают себе путь в зал, расталкивая и отпихивая студентов, стоящих у них на дороге, а потому неожиданно отложил бумажки с заранее написанной речью. И как только фаланга полицейских с дубинками наготове приблизилась к сцене, он начал:

— Я хотел бы, чтобы мы все вместе спели песню, которая как нельзя лучше соответствует данному моменту. На самом деле мы ведь прославляем величие нашей страны. Это страна, в которой, только избавившись от англичан, мы смогли свободно говорить, устраивать собрания и критиковать тех, кому мы платим налоги. Мы уже не англичане. Наша страна изменила нас, и, сами того не сознавая, мы уже стали американцами. И как американцы, мы научили весь мир свободе слова. Это наше изобретение. И никто, повторяю — никто, не сможет у нас это отнять.

Майк вскочил на сцену и принялся снимать толпу, наэлектризованную силой слов Кэйперса и готовую взорваться. Мы с Джорданом чуть не лопнули, крича до хрипоты:

— Эти несчастные копы нас боятся! Покажем им, что нас не нужно бояться!

Кэйперс встал перед микрофоном и запел вполне терпимым тенором:

Мы пели «Америку» и плакали. Кэйперсу удалось создать момент необычайной силы и красоты. Инстинкты его не подвели, он безупречно выбрал время и, похоже, одним только своим присутствием заслужил право получить власть над толпой. Никогда не видел я более красивого и харизматичного юношу — я даже снова в него влюбился.

Тут агенты СПЮК совершили первую стратегическую ошибку. На сцену вскарабкался начальник городской пожарной команды, который шел вразвалку, как-то по-пингвиньи, очень неуверенно, и мы сразу почувствовали, что ему явно не по себе перед толпой длинноволосых студентов. Начальник пожарной команды стал вырывать у Кэйперса микрофон. Во время их непродолжительной схватки Кэйперс улыбался и заигрывал с толпой, однако пожарный был не в том настроении, чтобы шутить.