Я продолжила.

— Она была укушена, когда вы открыли мельницу. Помните, отец говорил, что вы использовали слишком много воды? Один выбрался и напал на нее. Она обратилась в ту ночь и пыталась напасть на моего отца. Он выстрелил, но мимо, и она убежала. И откуда я знаю? Потому что я прошлой ночью ее видела. На площади.

— Врешь, — низким голосом сказал Жиль.

— Нет. Если ее кто и убил, то это вы. Вы и ваша жадность, ваша одержимость. Что ответите в этот раз, Жиль? Сделаете так, — я указала на тело, — с ней? Или прикажете Диззи или Йену?

Он сжимал и разжимал кулаки, лицо опустело. Его грудь вздымалась и опадала, но в этот раз он управлял дыханием, вдыхал глубоко.

А потом прошел мимо меня. Я стояла в потрясении, слушала его тяжелые шаги на лестнице, дверь тюрьмы открылась и закрылась.

Я посмотрела на тело Джеймса, увидела, что он напоминал первого, которого мы поймали — скульптура павшего юноши из пепла. Я подошла к окну и открыла его, впуская ветер. И ждала, пока он рассыплется прахом, кусочки кружились в свете утреннего солнца.

ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Когда я вышла, площадь была пустой. Тела павших пропали. Я не знала, стали они пеплом под солнцем, или их унесли, я могла лишь надеяться, что укушенных уничтожили. Шали с окон убрали, хотя стекло осталось на брусчатке, блестело на солнце, рубиновые капли сверкали, когда я проходила мимо. Выглядело красиво, и это я ненавидела.

Солнце было нашим спасением, но оно оскорбляло меня. Земля будто плевала мне в глаза. Нам нужен был дождь с громом. Погода должна была бушевать, быть серой, так я себя чувствовала. Не так. Не с пением птиц и гудением ленивых пчел в садах, не с раскрывшимися цветами, кивающими небу. Не эта жизнь, будто ничего не изменилось, когда изменилось все.

Я прошла к магазину Уилсонов, волоча ноги по пыли, пистолет оттягивал карман. Йен-кузнец уже должен был делать пули в своей кузне.

Я выдохнула с дрожью. Если я это сделаю, будет быстро. Это уже было что-то. Будет чисто и быстро. Я не дам им страдать долго. Страдать из-за того, какие они.

Мысль об убийстве вызывала тошноту. Убийство Джеймса — того, каким он стал — было милосердием, и я не жалела об этом. Но теперь я знала, что они ощущали боль. Теперь я знала, что они были достаточно живыми, чтобы хотеть умереть, а не мучиться. Это все меняло, и мысль, что я хотела сидеть у их логова и отстреливать хладнокровно каждого выходящего, заставляла желудок сжиматься. Я начинала понимать Гэвана, говорившего, что они просто пытались выжить. Но чтобы они выжили, мы должны были умереть, так что им нельзя было этого позволять. Я должна была убить каждого, и мне это не нравилось.

Я хотела, чтобы озеро наполнилось, чтобы не пришлось это делать. Землетрясением, если можно было.

Я остановилась, хмурясь от своей глупости. Конечно, мне не нужно было сидеть и убивать их по одному. Нужно было помешать им выходить. Устроить обвал в их логове, перекрыть выходы. Нужно было поймать их. Не дать им выйти, четко написать в дневнике наомфуила, чтобы люди знали, что ожидать, если это снова произойдет.

Это было сложным делом, но разожгло немного надежды во мне.

Магазин Мэгги был закрыт, ставни — тоже. Я постучала в них, пока она не вышла со скалкой в руке. Она смягчилась при виде меня, завела меня внутрь и, к моему удивлению, обняла.

— Слава небесам, что ты в порядке, — сказала она. — Когда Маррен сказал, что оставил тебя, я хотела его поджарить заживо.

Я скривилась от ее слов, и она запнулась. Рен, наверное, рассказал ей о том, что делали Жиль и другие. Она оправилась и повела меня по магазину, за стойку и в свои покои.

— Теперь ты в безопасности, — сказала она. — Гэван в гостиной, а Рен только помылся.