— Откуда ты знаешь? — удивилась Эрмара.

— Ну… — смутился я, — приходилось видеть на севере…

— А я слышала, что северяне уничтожили все, что сохранилось от Проклятого Века, — сказала Эрмара и странно на меня посмотрела. — Впрочем, тебе, конечно, виднее.

Она сняла с двери огромный засов, и мы вступили в затхлый полумрак. Эрмара уверенно пошла вперед, я двинулся за ней на ощупь. Заскрипели открываемые ставни, и в помещение хлынул дневной свет, продемонстрировав мне комнату с тяжеловесным столом посередине и несколькими грубо сколоченными табуретами вокруг.

— Ну, теперь можно и перекусить со всеми удобствами, — сказала мутантка, выкладывая на стол остатки подстреленного прошлым вечером фазана (во всяком случае, я думаю, что это был фазан). — Сейчас принесу вино.

— Я предпочел бы сначала разделаться с цепью, — заметил я.

— По‑моему, голод причиняет большие неудобства, — усмехнулась она. — Ну ладно, жди меня здесь.

Эрмара вышла и вскоре вернулась с пыльным узкогорлым кувшином в одной руке и ножовкой в другой. Пока я пилил кандалы, она сходила за двумя глиняными кружками, размотала тряпку, закрывавшую горлышко кувшина, и разлила вино. К тому моменту, как я освободил наконец ноги, Эрмара уже с довольным видом жевала кусок фазаньего мяса. Она отсалютовала мне кружкой

— у мутантов нет обычая произносить тосты — и отхлебнула вино. Я тоже взял свою кружку. Вино было удивительно приятно на вкус и пахло лесными ягодами. Однако уже после пятого глотка я почувствовал головокружение, которое все усиливалось. Я поставил кружку и взглянул на Эрмару, но тут же глаза мои закрылись, и я уронил голову на стол.

42

Проснувшись, я долгое время не мог понять, где я и что со мной. Я лежал, тупо уставясь в потолок, пока рассудок с трудом выныривал из вязкой бездны тяжелого сна. Наконец я понял, что лежу на достаточно жестком ложе, в комнате с низким потолком, покрытый серой простыней. Я чувствовал сухость во рту и еще какое‑то ощущение… хорошо знакомое и означавшее нечто скверное. С растущим чувством тревоги я сел, откинув простыню… и убедился, что дела мои действительно сквернее некуда.

На мне не было никакой одежды, но самым худшим было не это. Я был снова прикован цепью к кольцу в стене — правда, на этот раз за левую ногу, и цепь была куда длиннее, чем в грундоргской тюрьме. По всей видимости, ее длины хватило бы на перемещение почти по всей комнате, которая была несколько больше грундоргской камеры. Забранное вертикальными прутьями решетки окно также было больше, чем там, и располагалось на нормальной высоте, а простую кучу соломы заменяла деревянная кровать; этим различия и исчерпывались. Я собирался уже встать и более подробно исследовать свою тюрьму, как вдруг в двери заскрежетал ключ. Я поспешно прикрылся простыней. Дверь отворилась, и вошла Эрмара.

— Черт возьми, что все это значит?! — воскликнул я, чувствуя, что в сложившейся ситуации мое возмущение звучит несколько комично.

— Извини, Риллен, — спокойно ответила она, — но мне пришлось так поступить.

— Пришлось? Ты хочешь сказать, что действуешь по чьему‑то приказу?

— Нет, — ответила она, и ее тон стал жестче. — Исключительно по собственной воле.

— Но зачем эта комедия с побегом?

— Подобно многим из нас, я бесплодна. По нашим законам, меня никогда не подпустили бы к полноценному. Полноценные не должны тратить свое драгоценное семя на таких, как я.

Теперь‑то я наконец все понял, хотя, знай я о ее бесплодии, мог бы догадаться и раньше.