– Меня зовут Хан Тоха. Ничего, если я буду тут во время обеда учить слова?

Хваён прикрыла лицо плюшевым мишкой и, подражая голосу его мультяшной версии, ответила:

– Я первая застолбила это место, но ты вроде бы не собираешься меня бесить, так что так и быть – разрешу тебе.

– Спасибо.

В глазах Тоха отразились три слога на прикрепленном к жилетке бейджике. С того дня они встречались на крыше каждый обеденный перерыв. И занимались одним и тем же. Хваён пришивала глаза игрушкам, а Тоха заучивал слова. Они даже не разговаривали, только изредка обменивались взглядами. А потом однажды в животе Хваён послышалось громкое урчание, и они разделили обед на двоих. В тот день столовая не работала – сломался водопровод. На другой день Хваён уже клеила пластырь на ранку Тоха, которую оставила брошенная Юнхёком книга. На розовом пластыре, само собой, красовались медведи. Мальчика поразило, что она налепила его безо всякой мази, но боль чудесным образом все равно отступила.

В то время Юнхёк каждый вечер заставлял его писать тесты на знание английской лексики и математики. Если сын ошибался более чем в трех вопросах, в него летела книга, а ошибочное задание снова появлялось в тесте на следующий день. Со второй ошибки начинались словесные нападки. «Бесполезный ублюдок», «жалкая скотина», «как ты можешь быть моим сыном» – и все в таком духе… Мальчик слишком часто слышал эти слова и должен был бы уже выработать к ним иммунитет, но они все так же оставляли на сердце глубокие раны.

До экзамена оставалось два дня. Тоха пристально вглядывался в слово, в котором уже два раза ошибся. Nevertheless. Странным образом оно никак не хотело запоминаться. «Это часто употребляемое наречие[17], конечно же, оно появится в тесте», – казалось мальчику. Беспокойный от нарастающей тревоги мозг лишь сильнее отталкивал слово. Хваён обратилась к Тоха с розовым пластырем на лбу – он выглядел так, словно был готов тут же разрыдаться:

– У тебя такое лицо, будто ты сейчас умрешь.

– Я никак не могу запомнить слово. Если ошибусь третий раз, могу реально умереть.

Девочка взглянула на карточки со словами, после чего развернулась и достала одного из плюшевых медведей. Вместе с иголкой и ниткой из швейного набора. Тоха в полном недоумении взял предметы в руки и поднял взгляд на Хваён.

– Я научу тебя пришивать глаза. В этом деле требуется полностью очистить разум. И я не пытаюсь нагрузить тебя работой, если что.

Затем девочка уселась рядом и объяснила, как работать с иголкой:

– Вставляешь нитку в иголку, протыкаешь медвежью мордочку. Делаешь один стежок, затягиваешь нитку, снова просовываешь иголку сквозь дырочку в глазу и делаешь узелок. Да, вот так. Ты вдохнул жизнь в этого мишку. Разве не здорово?

– Но это же просто игрушка. Он же не двигается, он неживой.

– А откуда ты знаешь, живой он или нет?

– Что за детский сад?

– А мне нравится. И тебе. По лицу видно.

Хваён была права. За те две минуты, что Тоха пришивал медведю глаз, он испытал странное чувство удовлетворения. Вот каково это – с помощью иголки с ниткой сделать чье-то существование полноценным. Чувство, которое возникает, когда тянешь за иголку и тонкая нить проходит сквозь ткань, оказалось ужасно приятным. Как и говорила Хваён, разум Тоха действительно очистился. После пятой пары пришитых медвежьих глаз он снова взялся за карточки со словами. «Nevertheless: тем не менее». Наконец слово уложилось в расслабленной голове.