|
И он, по старой памяти: - Брось мне ключ. Она пошла за тряпкой, чтобы завернуть ключ, и через мгновение ключ упал у его ног. Он поднялся по лестнице, ориентируясь на полоску света под дверью второго этажа. Дверь на третьем открылась. Мать перегнулась через перила: - Что-нибудь случилось? Ты с дурной вестью? - Нет. С чего ты взяла? Ступив на площадку, он нагнулся, чтобы расцеловать ее в обе щеки, она от природы была маленькая и с годами все уменьшалась. Его приход скорее встревожил ее, чем обрадовал. - Входи. Раздевайся. У меня жарко. Чем больше старею, тем больше зябну. Каким это ветром тебя занесло? Он солгал - то ли из жалости, то ли для простоты: - Я проезжал через Версаль. - Один? - Да. - А как же секретарша? Разве не она возит тебя? Однажды мать заметила из окна Вивиану, ожидающую его в машине. - А это кто? - спросила она тогда. - Моя секретарша. - Ты что, всюду берешь ее с собой, и она так и торчит в машине? Даже когда ты посещаешь своих клиенток? - Как правило, я не езжу к больным на дом. Он пытался объяснить ей, что, когда устает, ему делается как-то не по себе за рулем и он избегает вести машину сам. Но мать ему не поверила, чего он, собственно, и ждал. - Знаешь, мне это не интересно. Это твое дело, разве не так? Лишь бы это устраивало твою жену. Может быть, ему захотелось побыть в прежней обстановке? Здесь было еще меньше перемен, чем на улице. Все осталось так, как после смерти отца: у окна вольтеровское кресло, стойка для трубок, трубки - одна пенковая, с длинным чубуком из дикой вишни, две гнутые, и еще одна, глиняная, изображающая зуава, - эту отец не курил никогда... Ворчала угольная печь, тихонько наигрывало радио над неоконченным письмом, рядом - флакончик фиолетовых чернил, пара очков в металлической оправе: раньше очки принадлежали отцу, а впоследствии ими стала пользоваться мать. - Ты пообедал? Он опять солгал. - Знаешь, - продолжала она, - я ведь, как всегда, обедаю рано, и когда большинство людей садятся за стол - все позже и позже, не понимаю, что это за привычка, - у меня к этому времени уже и посуда перемыта. Он твердо знал, что в кухне, дверь в которую была открыта, но свет из экономии не горел, все убрано на свои места. - Твой отец, когда еще выходил из дому, думал, что я нарочно устраиваю ранний обед, чтобы он не засиживался в кафе с друзьями. А как поживают дети? - Хорошо, спасибо. - А жена? - У нее тоже все хорошо. - Налить тебе рюмочку? Она бы обиделась, если бы он отказался. Достала из буфета графин с водкой, знакомый ему с давних пор. В те времена, когда она еще варила варенья, в водку обмакивали кружки тонкой прозрачной бумаги - она называлась "ангельская кожа" - и ими закрывали банки, а сверху накладывали пергамент и обвязывали горлышко шпагатом. Эту часть работы обычно делал он, и ему живо вспомнился особенный запах водки, которую открывали также в тех редких случаях, когда отец приводил в дом приятеля или когда рабочие приходили что-нибудь чинить. |
