Теплов, весь какой-то серый от пыли, морщинистый и злой от застарелой мучительной болезни (увы, он давно уж умер), поглядел на это розовое яблочко и изрек хриплым, рыкающим голосом:

– Какая культурная? Это ободранная земля. С карандашиком привыкли работать? Все плюсуете? А кто ваши минусы учитывать будет? Тетя Мотя или дядя Вавил? Вы просуропили канал длиной в шесть километров. Да ширина его поверху тридцать – сорок метров, да земляной отвал примерно такой же ширины. Вот и помножьте шестьдесят метров на шесть километров. Ну? Шестью шесть – тридцать шесть. Тридцать шесть гектаров прекрасных лугов выбросили кобелю под хвост. Это за тридцать гектаров болота? Да сколько тысяч обезводили? Считайте, считайте, во что обошлось ваше осушение болота!

– Вы интересно рассуждаете, – послышалось с другого конца. – Сегодня засушливое лето. А в обычное – влаги на лугах вполне хватает.

– А что делать в засушливое лето? – обернулся на тот голос Теплое. – К дяде Вавилу за сеном идти? Или коров в спячку укладывать?

– На травополье упор делаете, – сказал Колобок. – Мы осушаем болота для пропашных культур. Или что ж, по-вашему, не следует осушать болота?

– Делайте местную мелиорацию, дренажную систему, коллекторы, водоприемники. Насосные станции стройте, наконец, если понадобится. Но не смейте разрушать окружающую среду.

– А вы знаете, во что обойдется такая мелиорация?

– Так вы что ж, за дешевизной гоняетесь? – отбивался Теплов. – Тогда вспомните, что случилось с попом из сказки Пушкина, с тем самым, который за дешевизной гонялся.

Всю дорогу потом хмурился Теплое – и в лугах, и через Оку когда переправлялись, и когда по лесным кордонам шастали, – все ворчал, поругивался. Салтыкова вспоминал:

«Идите, говорит князь, передайте глуповцам: тех из вас, которым ни до чего дела нет, буду миловать, всех иных-прочих казнить».

На озере в Гусь-Железном он даже повеселел: в камышах на разводьях было много уток с утятами, нашли мы несколько норок выхухоля возле самой воды, и не было следов ондатры и енота.

– Вы только подумайте, – говорил он мне. – Есть в нашем краю редкий, ценный выхухоль. Так, видите ли, мало этого. Дай-ка мы еще и ондатру сюда завезем. И завезли. Ондатра первым делом набросилась на выхухоля, стала изгонять его из норок и просто переводить, как соперника. Но выхухоль – редкость, и редкость – наша. Кроме как в средней полосе России, его нигде нет. А ондатра по всей земле пошла, из Канады завезли. Но к нам-то ее зачем, сюда? Чтоб выхухоль перевести? Вот пустые головы. Лишь бы отличиться, отрапортовать – развели ондатру. А зачем? На пользу это пойдет или во вред? До этого никому дела нет.

Или возьмите того же енота. На кой черт его к нам завезли? Ведь что получилось? Эта прожорливая собака пошла разорять гнездовья уток и гусей. Вред от нее колоссальный, польза – сомнительная. Вот и выходит – одна рука не ведает, что творит другая. А все оттого, что много развелось публики, которой ни до чего дела нет.

Была в нем какая-то апостольская прямота и строгость: он быстро накалялся, вспыхивал, вспоминая ерахтурскую комиссию:

– Ну что это за мелиорация? Какая это мелиорация?! Знаете, на что это похоже? На старый забавный анекдот, как мужик пошел даровой хлеб брать, да впопыхах худой мешок прихватил. Насыпает в мешок – а зерно в дыры вытекает. Некогда мешок починить – торопится, жадность заедает. Вот так и мы порой к земле, к природе относимся: все бы от нее взять, да побыстрее. Хоть в худой мешок, но толкаем. Мешок-то сначала сшейте какой следует, чтоб добро не пропадало.