— Во всей книге нет ни одной даты, можете себе представить? Вся жизнь расплывается в тумане, — первым делом сообщила она Гарри, как только устроилась рядом с ним на мягком сиденье фиакра.

— Стоп, стоп! — остановил ее Гарри. — Начнем сначала. О какой книге идет речь?

— Вот! — Элизабет выдернула книгу Лу из сумочки. — Счастье, что она не назвала ее «Моя жизнь с Фридрихом Ницше», а то ведь от книги создается впечатление, что они прожили вместе долго и счастливо! А все их знакомство длилось меньше восьми месяцев.

— Вы знаете это с такой точностью?

— Я знаю это с точностью до минут! Эта негодяйка оставила черное пятно в моем сердце, и я прочувствовала его до последнего миллиметра!

Гарри перевернул книгу и посмотрел на обложку:

— Ах, Лу Андреас фон Саломе! Теперь все понятно.

— Ничего тебе не понятно! — вспыхнула Элизабет, в возбуждении переходя на «ты». — Они общались всего восемь месяцев, из которых шесть с половиной они провели втроем с этим грязным евреем Паулем Рее. И она смеет утверждать, что она единственная женщина, проникшая в тайну души моего Фрицци! Это я, я знала его со дня рождения, я держала его за руку, когда он ходил в старую церковь играть на органе, мне он рассказывал про свои успехи, меня он посылал учиться в школу и в университет. Он плакал у меня на плече и подсказывал, какие книги читать, со мной он делился своими сомнениями и огорчениями, со мной, а не с ней. При чем тут она?

— Знаешь, она как-то приходила ко мне в редакцию, хотела, чтобы я напечатал ее беседы с Фридрихом, и я ее выставил за дверь. Она от злости чуть не выцарапала мне глаза — у нее наглости через край!

— И вправду выставил за дверь? Ее, Лу Андреас фон Саломе? — восторженно взвизгнула Элизабет. — Да как ты посмел? Под ее наглым взглядом двери открываются сами.

— Некоторые открываются, а мои закрываются. Кстати, про евреев ты лучше попридержи язык, ради дверей, которые то открываются, то закрываются.

— А тебе-то что? — пугаясь, осторожно спросила Элизабет.

— В нашей семье за семью замками хранится легенда, будто мой прадед, основатель банка в Гамбурге, был из евреев. Я даже нашел на чердаке гамбургского дома портрет бородатого еврея в ермолке. После того как я попытался выяснить, кто это, портрет исчез.

— Не может быть! Ты же граф!

— Тут разгадка простая, ее знает весь мир, кроме тебя, — дворянство и титул отцу пожаловал император, влюбленный в мою красавицу мать.

— Да-да, мне кто-то говорил, но я не поверила. Так это правда? Раз так, может, ты императорский сын? — замирая от предвкушения пролепетала Элизабет. Она боготворила Гогенцоллернов.

— Увы, не может. Отец представил маму ко двору, когда стал директором императорского банка, а это случилось, когда мне было два года.

— Жаль! — вздохнула Элизабет, но быстро смирилась — графа Гарри она боготворила больше, чем всех императоров вместе взятых. Она грустила недолго и быстро переключилась на книгу Лу.

— Понимаешь, она провела наедине с Фрицци всего-то две недели в Таутенбурге.