Обнаружив опрятный общественный фонтан, путешественники все вынули из мешков и прополоскали в прохладной и чистой пресной воде, чтобы смыть соль. Закончив с этим, они проделали то же самое с оружием, дабы предохранить стальные клинки от ржавчины.

Поблизости почти никого не было – большинство жителей заперлись в своих домах или мастерских, чтобы уберечься от колдовства, остальные же побежали на площадь поглазеть на невиданное чудо. Пользуясь временным одиночеством и укрывшись от случайных взглядов массивным телом Алиты, мужчины скинули одежду и тоже помылись.

– У меня такое чувство, будто я уже никогда не просохну! – Раздраженный северянин через голову натягивал мокрую рубаху.

Эхомба, возясь с юбкой, искоса взглянул на небо.

– День сегодня теплый, и солнце еще высоко. Если будем идти по открытому месту, то высохнем довольно быстро.

– Ага, правильно, будем держаться открытых мест! – Взяв меч, Симна аккуратно вложил его в ножны. – Ноги моей не будет ни в одном здании, пока мы не выберемся из этой страны. Подумать только: стараются контролировать не то, что люди думают, а как они думают. Клянусь Гвисвилом, это возмутительно!

– Безусловно, – согласился Эхомба, и они зашагали по пустынной улице. – Счастье еще, что книжникам приходится встречаться с необращенными лицом к лицу. Вообрази, как страшно было бы, окажись у них какое‑нибудь колдовское средство, чтобы представать одновременно перед множеством людей. Или переноситься в дом или мастерскую каждого горожанина и беседовать со многими сотнями людей сразу, а потом применять свое снадобье, чтобы все думали одинаково.

Симна уныло кивнул:

– Это поистине была бы самая черная из черных магий, братец. Нам повезло, что мы живем в странах, где подобные коварные фантазии даже в голову никому не приходят.

Его долговязый друг выказал согласие:

– Если овцевод правильно описал здешние места, то мы выберемся из Тетсприаха до полуночи и, таким образом, станем недосягаемыми для стражей правильного мышления.

– Не могу дождаться. – Симна ускорил шаг. – Мое мышление может быть неверным, или противоречивым, или иногда непоследовательным, но, клянусь Гхевом, это мой образ мыслей.

– Это часть того, что делает тебя тем, кого и что ты собой представляешь. – Эхомба размашисто шагал, и конец его копья постукивал о мостовую. – Лично я не представляю, как это я стану думать иначе, чем сейчас, чем всегда.

– А по‑моему, сама идея – правильная, только вот средства неверные.

Оба мужчины в изумлении повернулись к коту. Вода продолжала стекать с его промокшего меха.

– Что ты сказал? – спросил Эхомба.

– Проблема не в том, что люди думают неправильно, а в том, что они думают слишком много. А это неизбежно ведет к тому, что они слишком много говорят. – Так и осталось неясным, что Алита подразумевал.

– Этот крупный котенок говорит, что мы слишком много болтаем? – ответил колкостью Симна. – Он это имеет в виду? Что мы просто треплемся и треплемся, безо всякого особого смысла, чтобы только слушать собственное лепетание? Он это хотел сказать? Ну, если он так считает, то, может быть, нам вообще заткнуться и никогда больше с ним не говорить? Может, ему это понравится, чтобы мы больше не проронили ни слова и…

Подняв свободную руку и повернув ладонь к северянину, Эхомба мягко ответил:

– Симна, я не говорю, что полностью с ним согласен, но, возможно, было бы неплохо, если бы мы тщательнее взвешивали свои слова.

– Значит, большая их часть – попросту мусор? Большая часть из того, что мы говорим, не имеет ни смысла, ни значения или просто никому не нужна, потому что он так думает? Наши слова – пустое сотрясание воздуха, содержащее не больше смысла, чем пение птиц или жужжание пчел? То, что мы говорим…

– Симна, друг мой, замолчи.