— Помню, помню, здравствуйте, — отозвался на другом конце провода бодрый голос. Он звучал деловито и без малейших признаков волнения. — Заходите, когда вам удобно! Допустим, завтра, в одиннадцать, — подходит? Договорились!

Услышав короткие гудки, она еще некоторое время держала трубку, чего-то ожидая. Но гудки так и продолжались.

Оказалось, раньше этот новый театр был Домом культуры, и она — подумать только! — занималась там в хореографическом кружке. Она приостановилась на минуту, вглядываясь в окно на третьем этаже — неужто тот самый станок так и тянется вдоль стены?

Знакомая лестница была устлана теперь торжественной красной дорожкой. А когда-то скакали здесь с девчонками, скользя матерчатыми тапочками по холодному камню. Балетки шили сами, без выкроек: просто ставили ногу на ткань и обводили ступню — это была подошва, а для верха изготовлялось что-то вроде овала с дыркой. Еще помнились бесконечные страдания: ноги у Вероники были толстоваты выше колен, а похудеть никак не получалось, и когда однажды преподавательница потребовала привести для знакомства мам — «посмотреть, что от вас МОЖНО ОЖИДАТЬ в будущем», — Вероника не решилась привести маму, и после занятий за ней пришла худенькая тетя Женя…

Растерянно улыбаясь непрошеным воспоминаниям, она взошла на второй этаж.

Но у двери с блестящей надписью «Приемная» вдруг выросла внушительная женская фигура и холодно осведомилась:

— Простите, вы приглашены?

Вероника тотчас опомнилась и почувствовала себя самозванкой; жалкой графоманкой, вторгшейся в пределы профессионалов. Здесь полным ходом шла чужая, недоступная для непосвященных жизнь. И все вокруг было совершенно другое, чужое: какие-то фрески с угловатыми цветными фигурками на стенах, шторы с тяжелыми серебристыми кистями на окнах, отдаленные шаги и голоса… Тем не менее она выпрямилась и постаралась ответить по возможности с достоинством:

— Я — да, я к Владимиру Святослав… э-э… к Святославу Владимировичу.

После чего секретарша, вместо того чтобы расхохотаться и указать Веронике ее настоящее место, на глазах уменьшилась в размерах — это из другой двери шагнул в коридор сам режиссер и небожитель.

Он молча кивнул, молча полупоклонился и молча же указал Веронике путь сквозь две двери в кабинет, и через несколько шагов она очутилась у начала нескончаемого стола с рядами кресел по обе стороны.

В помещении этом, несомненно, присутствовала чертовщинка: кресла, хоть и совсем новенькие с виду, поскрипывали насмешливыми человеческими голосами, настенные светильники украдкой перемигивались в зеркале, и двойное выражение на лице сидящего напротив Вероники человека ежеминутно менялось то в сторону доверчивого простодушия, то, наоборот, в направлении едкого скепсиса.

— Присаживайтесь! — пригласил он для начала весьма приветливо.

Она перевела дыхание и опустилась не на кресло, а на обыкновенный стул с металлическими ножками и спинкой, незаметно примостившийся с краю.

— Работаете, значит, в школе? Ясно… А учились здесь же? Что заканчивали? — приступил он к ознакомительным анкетным расспросам.

Ответить ему удалось сравнительно благополучно: она не впала в ступор, не перепутала номер своей школы с домашним адресом и даже пару раз использовала в речи свободные вставные конструкции с уточняющими оборотами.

— Вообще-то учителя, я заметил, особый народ! Похожи на детей, — неожиданно сообщил он, выслушав ее. — Проводили мы для них пару мероприятий… Играют в игры, водят хороводы!

И покивал ей доброжелательно.

Она перевела дух.

Однако едва уловимая тень разочарования все же время от времени мерещилась Веронике на лице мэтра, в особенности когда он опускал глаза, поднося ко рту чашечку кофе с нарисованным иероглифом (сама она в середине разговора с изумлением обнаружила перед собой точно такую же чашечку).