— Приготовьте, пожалуйста, еще один кофе. Покрепче!

— Покрепче — только двойной!

— Тогда двойной.

— Это будет стоить в три раза дороже.

Шатков не удивился такой арифметике — кофе крепче будет только в два раза, а дороже в три, — согласно кивнул:

— Договорились!

Шатков снова вернулся к телефону-автомату. Набрав номер Игоря, он минуты полторы держал трубку у уха, слушая редкие хрипловатые гудки — Кононенко не отвечал, потом с сожалением повесил трубку на рычаг. Задумчиво постоял у телефона, задумчиво помял одно ухо, потом другое — все, сроки прошли, надо действовать самостоятельно. Было муторно и тревожно, и отчего было так муторно, так тревожно, Шатков не мог понять, — и чувствовал он сейчас себя много хуже, чем днем после драки.

Хоть и не хотелось ему улыбаться — не было настроения, но он заставил себя улыбнуться, ладонью прикрыл рот, словно бы закрепляя эту улыбку на лице, и с улыбкой вернулся в кафе.

Чашечка кофе стояла на блюдце перед барменшей. Шатков уплатил по счету, сверху добавил еще столько же — знал, что этим обратит на себя внимание и барменша запомнит его именно по этому жесту. Впрочем — все это мелочь в сравнении с настоящими деньгами.

Барменша круто выгнула брови, усмехнулась:

— Ого, какая роскошь! Отчего так?

— Захотелось почувствовать себя белым человеком.

— Для этого надо действовать по-другому: взять одну из девочек и заказать три бутылки коллекционного шампанского, одну распить здесь, две — в доме.

Шатков повернулся, внимательно оглядел зал:

— Разве тут есть стоящие девочки?

Барменша выгнула брови еще круче:

— Ничего себе заявочки! Может, тебе английскую королеву привести за руку?

— Не надо. Слишком стара.

— Хам, он везде хам, даже в читальном зале Ленинской библиотеки, — оскорбительно фыркнула барменша и посмотрела на Шаткова с новым выражением в глазах, с особым интересом, которого раньше не было, улыбнулась чему-то своему.

— Ленинской библиотеки давно уже не существует, переименовали, — сказал Шатков. — Это раньше была Ленинская библиотека… То время ушло от нас. Безвозвратно.

— Мне все равно. Я никогда книжек в ней не брала.

— Читать не умеешь? — невинно поинтересовался Шатков.

— Не умею? — снова фыркнула барменша. Собственно, какая из нее барменша? Сейчас принято всех посудомоек барменшами называть. Обыкновенная буфетчица она, довольно смазливая.

— И много у тебя в кармане звенит монет? Золотых дублонов…

— Больших золотых дублонов, — Шатков усмехнулся.

— А что, были малые?

— Не знаю, в те века я не жил.

— Пустой разговор, — неожиданно заявила барменша, интерес, появившийся у нее в глазах, пропал — крохотные золотые точечки, зажегшиеся внутри зрачков, истаяли, глаза сделались холодными. — Пустой! — повторила она со злыми нотками в голосе. — И вообще тебя надо прощупать: что ты за птица?

— Сегодня уже пытались это сделать.

— Ну и что?

— Ничего не вышло, — Шатков с неожиданно виноватой улыбкой развел руки в стороны. — Как видишь.

— Значит, не те взялись за дело.

— Ну и разговор у нас затеялся, — покачал головой Шатков, улыбнулся грустно, словно бы ему сделалось жаль и себя, и барменшу, и этих людей, — он покосился через плечо, — сидящих в задымленном, плохо проветриваемом зале.