Девушки не удостоили Шаткова даже взглядом — они шли на вызов, и разные лестничные бегуны их не интересовали, и прежде всего красивую Нэлку, а вот парни зацепились за него глазами, пробили буквально насквозь, вначале один, потом другой, но Шатков был спокоен и равнодушно прошел мимо, в другой туалет, располагавшийся в торговом центре этажом ниже.

Замыкающий парень в варенке не узнал его. Хотя и был взгляд этого парня острым, как укол ножа. Не все острое, оказывается, колется.

«Ничего, еще узнаешь», — невольно подумал Шатков.

В туалете он снял с себя шапочку-грибок, сунул в сумку. Ему необходимо было время, чтобы обмозговать свои действия. Постоял немного перед зеркалом, помял пальцами подбородок, потрогал ссадину на лбу, замазал ее еще немного крем-пудрой, которую всегда брал с собой на задания, и, стараясь быть веселым, нагнав этого веселья в себя силком, промурлыкал что-то невнятное под нос. Вздохнул: «И жизнь хороша, и жить хорошо»… Но так ли уж хорошо?

Была нормальная страна, могучая, криволапая, хоть и закомплексованная, но в обиду себя не дающая, а сейчас… Некогда мощная гордая держава превратилась в государство лавочников, силы в стране осталось только на то, чтобы выжимать воду из помидоров, а уж что касается взаимоотношений с разными могучими и не очень могучими соседями, то мы скоро и перед Польшей с Румынией будем снимать шляпу и склонять голову до земли, не говоря уж о какой-нибудь Эфиопии или Лихтенштейне…

Он достал из сумки яркий шелковый платок, повязал на шею — важно сместить акцент, добавить в костюм новые детали, например, это броское пятно, — в костюме все, кроме этого броского пятна, будет уже второстепенным, и человек смотрится по-новому.

Оглядел себя внимательно, поморщился — болела ссадина на лбу, внутри что-то ныло, горло саднило, и это раздражало, может быть, больше всего, хотелось спать, все тело устало, гудело, по костям шел звон. А может, и стон. Но что это — звон или стон, — не понять. Он вздохнул, расстегнул на себе куртку. Рубашка на нем, как и куртка, была фирменная. А это деталь немаловажная. Особенно для таких девушек, как Нэлка и ее подружка.

На лестнице Шатков задержался, снова позвонил Игорю Кононенко — телефон не ответил. Шатков сжал зубы, вздохнул — не нравилось ему это…

В продымленный, освещенный цветовыми всполохами «музыкальной» лампы, укрепленной над стойкой барменши, зал он вошел с улыбкой.

Нэлка со своей черноволосой подружкой сидела за столиком недалеко от стойки.

Сопровождающих парней в зале не было. Шатков понял, что барменша увела их в служебную комнату, за бамбуковую занавеску — обстановку в зале эти парни контролировали оттуда.

— Ну чего? Вернулся? — довольно равнодушно спросила барменша.

— Ты — незабываемая женщина, — настраиваясь на тон барменши, сказал Шатков, — от таких женщин мужчины не уходят.

— Твоими устами только мед пить, — барменша вздохнула. — Что, еще коктейль? Или кофе?

— Два коктейля, — послышался голос из-за спины Шаткова, — и два кофе.

Это была Нэлка. Шатков обернулся и, немного помедлив, показал рукой на круглый вертящийся стульчик, установленный на длинной стальной ножке.

— Прошу, мадемаузель. Место свободно. Какая приятная неожиданность!

— На минуту, пожалуй, присяду, — согласилась Нэлка, усаживаясь на стул. Вытянула красивые ноги.

«Очень соблазнительно, — не замедлил отметить Шатков, — ноги километровой длины. И все остальное в полном порядке».